Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр

работа. “Не следует ли нам разойтись?” – спросила она. “Фред внимательно выслушал меня и сказал, что польщен моим доверием”. Как чуткий собеседник, он не высказал никаких суждений о ее браке. Проговорив с ним три часа, Урсула возвращалась по ночному городу в странно приподнятом настроении. Потом она догадалась, что отзывчивый Фред проводил с ней собеседование, “проверяя, подходит ли она для работы”. Еще позже она узнала, кто он.

В действительности Фреда звали Манфред Штерн, он был одним из героев коммунизма XX века и, что было почти неизбежно, одной из его жертв. Один из первых революционеров, он возглавлял партизанский отряд Красной армии в борьбе с “Безумным бароном” Романом фон Унгерн-Штернбергом, чей брат Константин был завсегдатаем Немецкого клуба. Штерн поступил на службу в 4-е управление Красной армии и был направлен в Нью-Йорк в 1929 году, где из конспиративной квартиры на 57-й улице руководил агентурой, добывавшей военные секреты Америки. Украденные документы копировали в специально для этой цели приобретенном фотомагазине в Гринич-Виллидж и отправляли в Москву. Отзывчивый сладкоголосый Фред был восходящей звездой советской военной разведки. В Китай он прибыл в роли главного военного советника КПК и агента-вербовщика Центра. Москва начинала проявлять интерес к “агенту Соне”.

Михаэль уже учился ходить и говорить. “Миша вовсю топает в белой рубашечке и зеленых льняных штанишках в цветочек, – рассказывала Урсула матери. – Он уже три недели ходит самостоятельно по саду и по всем комнатам, нюхает все цветы, падает, с рыком встает снова, пытаясь одолеть лестницу в сад, спотыкается, истошно кричит, обнаруживая внезапно сидящую на дереве птичку, и затихает посреди рыданий. Он говорит «папа, папа, мама», а чаще – «деньги-деньги-деньги», чему, к моему ужасу, его научила ама. Я исправила это упущение, научив его слову «грязные», – и теперь он без конца повторяет «грязные деньги»”.

28 января 1932 года японская императорская армия напала на Шанхай. Осенью предыдущего года Япония вторглась в Маньчжурию, оккупировала 1,3 миллиона квадратных километров китайской территории, установила там марионеточное правительство и назвала регион Маньчжоу-го. Далее экспансионистская армия Японии обратила внимание на Шанхай, где у нее до сих пор сохранялись экстерриториальные права. Заявив, что она защищает своих граждан от китайской агрессии, Япония выставила флот из тридцати кораблей, сорока самолетов и 7000 солдат вдоль набережной Шанхая и совершила нападение на китайские районы города. Китайская 19-я армия оказала яростное сопротивление. Международные концессии остались почти не тронуты этим конфликтом, который тем не менее всерьез встревожил Москву, так как японские вторжения в Китай представляли потенциальную угрозу для Советского Союза. Зорге получил указания оценить обстановку. В зону военных действий он направил Урсулу Гамбургер и Изу Видемайер.

“С этой небезопасной миссией лучше всего могли справиться женщины”, – писала впоследствии Урсула, явно преуменьшая угрозу. Две иностранки привлекали пристальное внимание, но их никто не трогал, и они беспрепятственно бродили по выжженным и разоренным китайским районам. “Японские солдаты рыщут повсюду, – докладывала Урсула. – На улицах никого, если не считать нескольких трупов, а единственный звук, раздающийся в этой мертвой тишине, – это грохот японской тяжелой военной техники… Беднякам остались их разгромленные дома, миллионы безработных и погибшие родные”. Урсула с Изой посещали раненых солдат в госпитале, расспрашивали о настроениях в армии, оценивали урон, нанесенный в результате нападения японцев. Зорге был “поражен” качеством информации, собранной шпионками, которые работали теперь скорее как военные корреспонденты на передовой. “Я смогла представить Рихарду достаточно точную картину настроений европейцев”, – писала она в дальнейшем. Сражения завершились спустя несколько недель перемирием, достигнутым при содействии Лиги наций, но то, что Урсула успела увидеть, потрясло ее до глубины души.

“Я нашла на улице мертвого младенца”, – писала Урсула. Она подняла крошечный труп. “Пеленки были еще мокрые”. Ребенок был почти ровесником Миши. Так с ужасающей наглядностью перед ней предстало все, что было поставлено на карту. Она могла оценить агрессию Японии в политических терминах – “очевидный, жестокий урок о методах, используемых капитализмом”, – но здесь читалось и предостережение о том, в каком беспощадном мире она теперь существовала. Если Урсулу арестуют и казнят, следующим погибшим на улице ребенком может оказаться ее сын.

Руди был в ужасе и в ярости от нападения Японии. “Нападение на слабую страну – шаг возмутительный и шокирующий, – писал он родителям. – Мы наблюдаем здесь военную агрессию, осуществляемую исключительно в экономических интересах”. Руди все чаще мыслил и говорил как Урсула. “Этот период сыграл важнейшую роль в том, что Руди стал коммунистом”, – писала она в дальнейшем. Ее муж постепенно склонялся к революции. И пытался спасти их брак. Его обращение к коммунизму было отчаянным актом любви. Но было уже слишком поздно. Руди был заботлив и нежен, но в его темно-карих глазах Урсула видела теперь лишь отражение вечности в оковах традиционного брака. Рихард Зорге показал ей другой мир – захватывающий, полный самоотверженности и риска. С Руди она жила в комфорте и довольстве. Но с Зорге, мчась на мотоцикле, сидя на тайном совещании или выполняя секретное задание, она чувствовала, что по-настоящему живет.

Агнес Смедли работала над серией рассказов, действие которых разворачивалось в Китае, и использовала свое журналистское прикрытие, играя роль посредника между Зорге, Коминтерном, КПК и Центром. Благодаря Зорге она стала “сотрудницей главного управления Коминтерна”. Однако британцы терзали ее, “как свирепые псы”, говорила она, и поведение ее становилось все более и более непредсказуемым. Читатели Frankfurter Zeitung жаловались, что ее репортажи “односторонни”. Газета также получила донесение разведки (вероятно, британской), где утверждалось, что Смедли посетила собрание в театре с “группой молодых китайских коммунистов, с которыми она распивала спиртные напитки и вызывающе заигрывала”. Под занавес, сообщалось в рапорте, она вышла “на сцену обнаженная, в красной шляпе, и исполнила «Интернационал»”. Это было чересчур даже для славившейся либерализмом немецкой газеты. Агнес уволили.

Летом 1932 года Агнес с Урсулой отправились вместе в рабочий отпуск в горы Гуйлиня в провинции Цзянси, у самой границы территории, подконтрольной коммунистам. Как всегда, политика переплелась с личной жизнью. Эта поездка была возможностью сбежать от летнего шанхайского зноя и вдохнуть новую жизнь в их дружбу, попутно занимаясь необременительным шпионажем. КПК предоставила им отпускной домик. Поскольку в близлежащих горах развернулся лагерь армии Мао, Агнес брала “интервью у китайцев из Советской республики и их защитников, Красной армии Китая”, часть полученных сведений использовала в репортажах, а всю секретную информацию передавала в Москву.

За пятидневным плаванием по реке Янцзы “последовала поездка в тряском автобусе к подножию горы [и] еще три часа по крутым тропинкам в качающемся паланкине”. Поначалу казалось, будто