Знак убийцы - Вероника Руа

Отец Маньяни, не дрогнув, запротестовал:

— Нет, Питер. Враг вам — не я! Не я и не моя Церковь!

— Но вы не будете отрицать, что все совпадает. Мы наконец получили доказательство, что библейские сказания о сотворении мира — всего лишь набор глупостей, и мы могли бы сказать Паркеру и его сподвижникам: «Вот теперь заткнитесь!» И — бац! — доказательство исчезло!

Отец Маньяни сел, на глазах его выступили слезы.

— Я так же потрясен, как и вы. Я к этой истории непричастен. И чувствую себя ужасно виноватым в том, что не смог хорошо исполнить свою миссию.

Осмонд посмотрел на отца Маньяни. Он выглядел искренним. Американец пнул ногой стул так, что тот отлетел на другой конец комнаты. Самое грандиозное открытие за последние сто лет исчезло у него под носом. Он должен был остерегаться, он должен был… должен был спать здесь, чтобы ни на секунду не выпускать метеорит из виду. «Мюзеум» — настоящий проходной двор. Все ходят здесь кому куда вздумается. Ах, если бы они были в Соединенных Штатах, все было бы иначе…

Но что толку пережевывать свою злость? Осмонд встал у окна, и его мысли побежали вместе с машинами, которые поднимались по улице Бюффон.

— По-вашему, сколько человек знали код сейфа? — спросил лейтенант Вуазен.

Питер Осмонд вздохнул. Этот вопрос, который полицейский задал ему со странным безразличием, он задавал себе снова и снова уже полчаса.

— Два: отец Маньяни и я.

Гнетущая тишина нависла над собравшимися. Как только Мишель Делма узнал о краже, он примчался сразу, но смог только констатировать несчастье. Леопольдину, прибежавшую в приподнятом настроении, сразу охладила атмосфера подавленности, царившая в лаборатории: Осмонд и отец Маньяни, сгорбившиеся и понурые, казалось, были неспособны ни на какие действия.

Лейтенант Вуазен осматривал комнату в поисках следов.

— Вы кого-нибудь подозреваете? Кого-нибудь, у кого были бы особые основания украсть это у вас?

Питер Осмонд взглянул на отца Маньяни, без сил сидящего на стуле.

— Нет, особо никого, — вздохнул американец. — Но у меня много противников. Вы знаете, что я главный редактор серьезного научного журнала. Когда я отказываюсь от чьей-то статьи, я наживаю себе врагов. Когда я оспариваю результаты каких-то исследований, я приобретаю их еще больше. Но это главным образом в Соединенных Штатах. Здесь же, во Франции, у меня подобных проблем нет.

Мишель Делма счел необходимым поддержать своего ученика и друга.

— Профессор Осмонд у себя на родине часто призывался правосудием, чтобы разоблачать мошенников от науки. Еще недавно он давал показания в суде Канзаса против лжебиологов, которые пытались доказать существование Бога с помощью биохимии.

— Ладно… — сказал Вуазен с сомнением, пощипывая бородку. — Я не знал, что споры между учеными могут доходить до такого.

— В Соединенных Штатах судятся по любому поводу, — вздохнул Осмонд. — Но это потому, что многие люди болтают невесть что… Все же есть границы глупости…

— Я не знал, что глупость может измеряться научно.

Лейтенант Вуазен, остроумие которого чаще всего никого не смешило, обладал прекрасным качеством — он никогда не обижался. Другое его качество, на сей раз чисто профессиональное: он был одарен особым даром наблюдения. И во время допроса, и во время обыска он всегда был очень сосредоточен.

— Ну а у вас, отец Маньяни, у вас тоже есть враги?

Казалось, священника не покоробила бестактность вопроса, ведь он все же был адресован служителю Церкви.

— Насколько я знаю, нет. Я ученый и редко покидаю свою лабораторию. Даже если бы я захотел, у меня недостало бы времени заводить себе врагов.

Лейтенант Вуазен оценил удачный ответ. Он изобразил улыбку.

— Так, так… — пробормотал он, обследуя сейф.

Все взгляды обратились к Вуазену, который, сидя на корточках перед сейфом, достал из кармана салфетку «Клинекс» и вытащил из замочной скважины крохотную черную таблетку. Мишель Делма побледнел.

— Микро…

Лейтенант Вуазен крутил и вертел перед своими глазами эксперта таблетку, совсем маленькую, не больше монетки в десять сантимов.

— Микро с магнитными волнами. Сверхчувствительный. Он может регистрировать малейшие звуковые вариации. Он запомнил цифры кода, когда вы его набирали.

Леопольдина вдруг вспомнила незначительную сцену: она пыталась сориентироваться в галерее минералогии, и какой-то бородач, что с наушниками на голове возился с каким-то прибором, захлопнул перед ее носом дверь. Следовательно, все было готово уже к моменту установки сейфа в лаборатории…

У нее екнуло сердце. В лабораторию вошел хранитель коллекций Иоганн Кирхер, лейтенант Вуазен показал ему микро.

— Мсье Кирхер, вы знаете, откуда принесен этот сейф?

— С предприятия, которое арендовало нам оборудование для выставки алмазов на первом этаже.

— Вы знаете тех, кто устанавливал его в лаборатории?

— Технические служащие «Мюзеума», — уточнил Мишель Делма. — Даже не представляю, чтобы можно было бы кого-то из них заподозрить.

— Боюсь, что еще до установки сейфа доступ к нему имели многие, — посетовал Кирхер. — Право, мы были так заняты экспозицией и не имели возможности следить за всем. К тому же дверь зала Теодора Моно не так уж трудно открыть отмычкой. Эта модель замка очень распространена. Заурядному взломщику на это потребовалось бы не больше десяти секунд.

Как бы, подумал Осмонд, этот взломщик не оказался отнюдь не заурядным.

В то время как Мишель Делма, Питер Осмонд и отец Маньяни размышляли о дальнейшей судьбе исследований, Леопольдина повела лейтенанта Вуазена в комнату, где она видела человека с наушниками. Как и можно было предположить, стол был пуст и воры не оставили никаких следов.

Когда Леопольдина вернулась в зал Теодора Моно, Питер Осмонд был там один, он стоял у окна, опершись на подоконник, и смотрел в пространство. Ее охватило чувство сострадания к американскому ученому, и она, тихонько подойдя, положила руку ему на плечо.

— Ну как?

Осмонд продолжал созерцать пустоту.

— Это самый тяжелый удар в моей жизни, — сказал он, не обернувшись, безучастным голосом. — Двадцать пять лет поисков, наконец-то веское доказательство, и вдруг — ничего.

Они долго молчали. Леопольдина пыталась найти слова утешения, хотя и знала, что они бесполезны.

— Но может быть, его найдут, может, это просто какая-то ошибка…

Питер Осмонд покачал головой:

— Вы очень любезны, Леопольдина, но надежды нет. Эти люди ничего не делают случайно. Никто никогда не узнает об этом метеорите. Это конец.

Леопольдина была потрясена смятением этого мужчины, явно такого стойкого, такого сильного.

— Как бы там ни было, — сказал Осмонд, мягко улыбнувшись ей, — я благодарен вам за помощь, Леопольдина. Мне было очень приятно работать с вами.

И он снова погрузился в свое молчаливое созерцание. А Леопольдина почувствовала, какая страшная пустота вдруг заполнила ее.

По дороге в Центральную библиотеку Леопольдина встретила Алекса, очень возбужденного, с газетой в руке.

— Ты это видела? Там обо мне пишут! — проговорил он, протягивая ей номер «Паризьен».

На шестой странице газеты — фотография загона для хищников, сопровожденная мелодраматической подписью: «Несчастный случай со смертельным исходом в Музее естественной истории: служитель растерзан леопардом». Леопольдина быстро пробежала глазами статью. Журналист утверждал, что служитель Алан Трейсо, молодой человек, ничем не примечательный, по единодушному отзыву товарищей по работе, давал корм хищникам, когда одно из этих жестоких животных набросилось на него и оторвало ему руку. Несмотря на помощь другого мужественного служителя, который отважно попытался усмирить зверя, несчастный умер от ран. Чтобы определить причину трагедии, началось следствие. Автор статьи намекал, что это не первая смерть в «Мюзеуме» с начала недели, но в подробности не вдавался.

Леопольдина явно была поражена домыслам и журналиста, но Алекса такая точка зрения не смущала.

— Мужественный служитель! Это я! — Потом он с подозрительным видом посмотрел по сторонам и лихорадочно прошептал: — А ты знаешь, что еще говорят? Что Аниту Эльбер убил Эрик Годовски! И еще о мести за метеорит, тот, который украли. Понимаешь?

Леопольдина с изумлением отметила, что колесо пересудов завертелось на полный ход. Она с сомнением посмотрела на Алекса:

— И ты веришь, что это правда?

— Во всяком случае, полицейский хочет допросить Годовски после конференции сегодня утром.

— И что дальше?

— Что дальше…

О дальнейшем Алекс знал не больше, чем множество тех, кто черпал самую нелепую информацию с рвением, которое равно только их полному неведению о реальном положении дел. Потому что то, что произошло между Эриком Годовски и лейтенантом Коммерсоном, в действительности могли бы рассказать только они сами.