Гончарный круг - Владимир Ионов

Пока мужики переговорили насчет конченного дела, да сходили на двор умыться, Митрич, молодой ладный мужик цыганского обличья, обставил стол всем, чем богат был его чемодан. Однако обстоятельной отвальной не выходило. Василий, на ночь да на дорогу глядя, выпивать отказался, шоферу даже и вовсе капли нельзя, хозяин умаялся за такой-то день так, что и рюмки ко рту не поднести. Один Макар довольно закрутил головой, да председатель с Митькой Савеловым с трудов-то праведных не прочь были осушить стопку-другую.

А впрочем, по одной-то стопке все сумели, кроме Валентина. Василия решили оставить в Пеньках до утра, и он «позволил» себе. Потом закуска всем понравилась — ее одобрили второй стопочкой, и отвальная потихоньку завязалась.

Леонид Константинович мигнул Митьке найти балалайку, и Митрич не пожалел для гостей пальцев. И «Светит месяц» сыграл с вариациями, и «Семеновну». Старики, было, приободрились подпеть ему на знакомый мотив, но председатель кивнул на открытое окно, дескать, там народ может быть, поэтому неудобно. После этого все занялись разговорами.

Михаил Лукич доложился Денису, что круг он теперь вынесет на двор, пускай куры на нем сидят, а ему теперь только и дела, что управиться по хозяйству да садиться с дедом Александром небо коптить.

Денис сказал, что все это зря, пусть хозяин и не думает бросать дело и что скоро он снова приедет поснимать его у круга. А лучше бы Михаил Лукич нашел себе учеников — того же Ванятку, и передал им свое ремесло. А по делу-то нужно бы открыть целую школу гончарного дела, и если нет желающих в Пеньках, надо собрать их из других деревень.

Макар поддакнул насчет школы и потянулся к председателю:

— Слышь, Константиныч, говорят, школу нам надо по гончарному ремеслу. Со стороны колхоза как это будет?

Леонид Константинович был занят разговором с Василием, он только оторвался на Макаров вопрос и сказал:

— Мы всякое строительство поддержим, как залог будущего…

Председатель вернулся к своему разговору, зато Митька Савелов сразу потерял интерес ко всему и подсел к старикам, где было задето родное ему слово «строительство».

— Первое дело — мастерская, — сказал он. — Тут все. Мастерская стоящая будет, и жизнь другая пойдет: не бегай, не кланяйся.

Денис посмотрел на часы, выглянул за занавеску на улицу. Пора.

Макар тронул Дениса за руку, попросил налить еще по стопке и, когда выпили, обнял Михаила Лукича за плечо, притянул к себе, замотал головой, заулыбался.

— История тут у меня есть одна, — проговорил он и полез за банкой с махоркой. Денис пододвинул ему пачку сигарет. Макар махнул рукой, закурил сигарету. Дым полез в щетину. Он наклонил голову, сощурился одним глазом. — Приятель у меня один есть. Все бы мужик ничего, да горшки ляпал. — И отвернулся от Михаила Лукича, чтобы тот не увидел его ехидного лица.

— А ну-ка, интересно! — ближе придвинулся к нему Денис.

— Да уж это ваше дело, интересно ли, нет ли. Мое дело — рассказать, как было.

— Опять намелешь чего? — спросил Михаил Лукич.

— Цельная деревня свидетелей, пошто мне врать?

Глава 21

— Ну дак вот… Горшки приятель ляпал. Год ляпает — хорошо, два — хорошо, три — молчим, мол, отойдет это у его, перебесится и остынет. А приятель все дует да дует который уж десяток годов… Девать горшки некуда, спасу от них никакого, а ему и дела нет. Наманили на его финагента, тот ему такой налог заломил, что другой бы в прорубь сунулся, а этот телку свел со двора — и опять за круг. Другую крайность взяли: сапогами перемяли цельную партию, а он еще навертел. Ну, чего делать? Всю округу горшками заставил — не пройти, не проехать, не скотину выгнать на пасево. Стали горшки в другие местности вывозить. В область свезли, в столицу. До заграницы дело дошло. Там партийку взяли и говорят: шабаш, не надо больше. А куда их девать-то? Наши говорят: никакого средства не знаем, выручайте! Те отвечают: господи, чего проще! Тарарам ему сделайте, и отстанет. И спеца своего прислали. Их там хлебом не корми, дай только тарарам устроить.

Явился спец, бригаду ему собрали, нагрузили машину приборами и — к приятелю по месту жительства, дескать, откуда все пошло, там должно и порешиться. Приехали. А дело-то такое — народ кругом, объяснить все кажному надо. Они разом от всех отвертелись: кино, мол, сымать будем про горшки. Шибко, мол, они хорошие, скоро цельный мир покорят. Конечно, наши средства под это кинули. Гослиния нужна для тарарама? Завтра же и будет! Токо ум пошел по округе — сколько машин пригнали. И землю сверлят, и столбы ставят, и выпить даже, охота если, дак — на казенный счет. Во, как припекло!

Приятель мой гужуется. Мол, видали горшки-то! В зенит пошли. А спец ихний свое дело делает: примеряется и так, и эдак, чтобы уж верно было. В один бы день он тут все уделал, да не больно велено было торопиться — маскировка, мол, нужна, чтобы и догадки не было ни у кого, как тут все делается.

— Дураки, выходит, у нас кругом? И ты, выходит, дурак? — спросил Михаил Лукич.

— Зато ты у нас умник. — Макар кивнул головой в сторону хозяина, мол, видали его?

Михаил Лукич слабо махнул рукой и отодвинулся, будто потерял интерес к истории.

— Ну, дак вот… Рубахи с «петухами» привезли, трали-вали… А спец-от и думает: дай, думает, наводящее средство испытаю — дом велю разобрать. Коли ради этого круг бросит, дак рекомендацию можно дать: в случае опасности — разбирай избу! А приятель на такое средство и ухом не повел. Переборку выставили, он круг на ее место поставил, готов крутить, токо глины напасай! Дом, выходит, разбирать бесполезно. Он хошь в подполье полезет — токо бы за горшками!

Ну и вышло, што, кроме тарарама средства против его нет никакова. Закатили тогда в избу фонари с особым светом, еще какую-то штуку на треногу поставили. С виду-то больно уж мирная штука: стеклышки сининькие, гармошка на линеечке… Поставили все это дело в избе. Ну, говорят, крути приятель! Да как дадут ему свету со всех сторон, и штука эта как заурчит. Скудельник-от тыр-пыр — восемь дыр! Руки-то как спеклись. Глядят — скис. Порядок, значит, можно сматывать удочки. А тут народ и привалил — уж откуда чего прослышали, принесли горшки под тарарам сдавать. И, милые, приятель-от наш и опамятовался! Потихоньку сперва, потихоньку, а потом и снова в интерес вошел! Вот уж тут спец и взял его в оборот, пока оба не отвалились: один — от круга, другой — от штуки своей. Чуть кончили, спец велел манатки собирать — как бы опять не опростоволоситься.

— А ты чего захмурел вроде? — спросил Макар Дениса.

— Приятеля твоего жалко. Как он теперь-то?

— Оклемается, поди. Сам-от жив покуда, дак и сядет еще. Уж с чем родился, с тем и помрет.

— Ну, а спецы чего, довольны?

— Я после всего говорю спецу: все ли, мол, в скудельнике-то высветил? Молчит. Может, хитрит, а может и сомневается. Чай, с мужиком дело-то имел, а мужику-то нашему — у-уу! — чего на жизни-то не перепадало! А ты гляди, какие еще мы! Так што уж тарарам-от ваш как-нибудь переживем, перемелем.

— Не больно складно у меня получилось-то сегодня, — вдруг заключил Макар. — Давай-ко мы с тобой еще по стопке за мужика, а?

— С удовольствием.

Они пододвинулись поближе к Михаилу Лукичу, тихо чокнулись полными стопками и, поглядев друг на дружку усталыми глазами, заулыбались безо всяких слов.

— Чего там троица наша улыбается? — спросил председатель.

— Да вот говорю приятелю, мол, мужик ты! А он говорит: дак што? А ничего, говорю, мужик и все. Разве, говорю, тебе мало этого? Да нет, говорит, хватит. Вот и улыбаемся.

— К зиме поближе я к вам приеду, — сказал Денис и обнял стариков. — На недельку-другую. А то и на месяцок.

— Да хошь на два. Токо штобы обязательно. Будем ждать. Я, может, и подкручу чего.

— Видал, Денис? А ты говорил, што приятеля тебе жалко.

…Да, автобус этот забудется скоро — мало ли какие машины заезжают теперь в Пеньки! Перепутаются в памяти и гости — который был Валентин, который Виктор. Останется их дело. Оно еще долго будет здесь временно́й вехой, от которой будут отсчитываться самые разные события — большие и маленькие. «Помнишь, — скажут, — кино-то снимали, дак вот ровно через год после этого…» Макар несмело сошел с крыльца, вспомнил: надо бы чашки-то свадебные Денису подарить, Или б в музей пускай свез… Он хотел вернуться к приятелю и сказать ему про это, но увидел через стекло, что тот уже привалился к стенке, дремлет, а Матрена велит ему, как догадался Макар, ложиться по-людски на кровать или идти в горницу на диван.

Ярославль, Ульяновск, Горький, 1969–1970 гг.