Гончарный круг - Владимир Ионов

— Ты не знаешь, чья это усадьба была? — спросил Денис, когда Василий подошел к обрыву.

— Нет. Какого-нибудь мироеда, а что?

— А, может, Дубровского? Красивое место.

— Ничего. Только у нас и получше Кистеневки места есть, — показал Василий свою осведомленность в области литературы.

— Например?

— А хоть тот же Стретенский Дом культуры. Видели вы его?

— Пока нет.

— Ну да!.. Еще даже не видели, а снимать в нем уже не хотите… — Энергичным движением руки Василий сорвал высокую травину с метелкой на верхушке, метнул ее, как копье, в Волгу.

Денис посмотрел на него. Хохолок на макушке Василия топорщился все так же легкомысленно и упрямо.

— Я тебя понимаю, — улыбнулся Денис. — Ты здесь работаешь, тебе есть чем гордиться, и ты хочешь, чтобы люди видели предмет твоей гордости… Давай-ка сядем. — Денис бросил на траву свою куртку, опустился на нее, оставив место и Василию. — Ты хочешь, чтобы люди видели предмет твоей гордости… Желание вполне естественное. Тебе уже двадцать пять? Больше? И уже есть чем гордиться… Черт возьми, я верю, что у колхоза есть Дом культуры, что он прекрасен, и я с удовольствием посмотрю, может быть, даже сниму его. Но сейчас дело совершенно в другом. Мне не важно, поймешь ты меня или нет. Будешь мешать — я тебя просто выгоню. Но хочу, чтобы ты понял. Почему я за то, чтобы все оставалось, как есть? Я ехал сюда на день-два. Для какой-то там зарубежной выставки нужен был небольшой ролик о мастере и его горшках. Цветной, красивый. Его безразлично, где снимать. Можно в поле среди ромашек, можно на застекленной веранде, а можно и в избе. Но лучше все-такив избе. В дяди Мишиной — тем более. Одно дело, что он привык крутить возле своей печки, другое — не менее важное для кино-лубка — там хорошая фактура стен. Так было для меня, когда ехал сюда. Тогда и твои рубахи с «петухами» могли сойти… А потом… Вот перед нами Лукич. Русский мужик. За горбом у него три войны, коллективизация, голодные и холодные времена. Но это — такая судьба. Таких мужиков много. Но вот еще что у нас — самое главное. Горшки! Ведь он делает их давным-давно. И в горе он их крутил, и в радости. И для себя, и для соседа, и для базара. И все это знали, все видели. Горшки его брали охотнее, чем сработанные другими мастерами. Почему? Так, вроде больше нравились. Но на самом-то деле оказывается, что каждый его горшок — это маленькое чудо. Вот ты говоришь, что они звенят, как саксонский фарфор, художники толкуют, что они имеют неповторимую форму и настроение. Есть горшки хуже, есть, наверно, лучше. Но таких, как у него, больше нет, потому что он единственный в своем роде. Он — истинный мастер. Он — талант. Он обладает совершенной формой. Его глина звучит, как струна. Люди увидели это, открыли. А сам он, наверно, даже и не подозревал об этом. Он крутил и крутил, не требуя ни славы, ни признания. А вот теперь все гораздо сложнее. Ему сказали, кто он и что он. Это всегда трудно, тем более, когда уже поздно. Старик уже не совсем уверен в своей руке, хотя я не знаю, признается ли он в этом самому себе. Наверно, да. А потом — наш приезд. Велик будет фильм или мал, но это уже какая-то награда ему за талант, за мастерство, за верность делу. А с другой стороны, у человека ломается привычный уклад жизни, и то, что еще недавно давалось ему запросто, было естественным, теперь будет не так — ответственнее, труднее. И вот тут надо пощадить старика. Надо как можно меньше вносить мишуры в его быт. Это нужно для самого мастера и для тех, кто увидит потом фильм. Понимаешь, важно и интересно увидеть и понять, если это только можно, естественное проявление таланта.

— И для этого его надо снимать босиком?

— Вась, если ты ничего не понял из того, о чем я тебе толкую, лучше садись и уезжай.

— Да нет, я в общем-то понял.

— Понимаешь, мне наплевать, во что он обут. Мне не голые пятки его нужны. Нужен весь склад его фигуры, походка, какой он шел на яму, его лицо, глаза, когда он шлепал ладошкой по ступенькам ямы. Я знаю, у нас будет нелегкая работа, но я не жалею, что приехал сюда.

Глава 17

Когда Денис и Василий вернулись в Пеньки, в деревне уже горел свет. Он светил многоваттной яркостью во всех домах, пылал среди улицы под фонарями. И хотя сумерки еще только собирались в густоте деревьев и в закоулках, округа казалась темной от яркости света в деревне. Окна домов были раскрыты настежь, с подоконников пробовали свои предельные мощности приемники и радиолы. Комары не знали, куда лететь на свет, к окнам или под фонари. Сбитые с толку светом, шарахались по улице куры. На краю деревни мычало недоумевающее стадо. А деревня Пеньки — невесть кем начатая и не известно сколько веков стоящая на земле, гуляла нынче праздник постоянного отныне света от государственной линии электропередач. Еще не была обряжена скотина, не были приделаны в домах извечные деревенские вечерние дела, а народ уже торчал у палисадников. Парни и девчата танцевали — будто качались от обилия музыки, а которые постарше дивились их телодвижениям, фыркали в платки, а то и передразнивали, как умели. Без браги, без вина деревня пьяна была шумом и светом. Она гуляла свою временную веху, от которой пойдет теперь отсчет многим другим делам и событиям. «Когда это было-то? — будут потом говорить. — А и не помню, в котором году. Еще свет-от тогда включили от гослинии, а к Михайле Болотникову кино наезжали сымать про горшки. Вот тогда и было, а в котором это году — убей, не вспомню…»

Возле дома Михаила Лукича, тоже светившего в полный накал, стоял подъемный кран и та диковинная машина, что сама крутит дыры в земле, работали люди. Они разматывали барабан с кабелем, подвешивали его на только что врытый столб. Среди всей этой сутолоки торчал и мотоцикл Митьки Савелова — горячий, пропитавшийся пылью, исхлестанный травами, заезженный.

— Семьсот киловатт мощности хватит, граждане? — спросил Митька, когда Денис и Василий подъехали к дому.

— Вполне! — ответил Денис.

Но Митьке, надерганному за полный день, грязному и отчаянно довольному, простого этого ответа не хватило, и он добавил:

— Скажите спасибо, что и силовой кабель сегодня же вам обеспечили.

— Спасибо, Дмитрий! Ты — настоящий парень! — потрафил ему Денис.

Он еще от калитки увидел через открытое окно, что широкая полка возле печки заставлена подсыхающей посудой для завтрашнего обжига. Подошел поближе, разглядел. Две крайние кринки были очень хорошей формы. Рядом с ними стояли по-вчерашнему веселый молошник и добрый, широкобокий кашник. По тому, как они подсохли уже, было видно, что сперва мастер свертел горшок, потом раззадорился на кринки, а веселым молошником кончил.

Под полкой маячила непокрытая и оттого неожиданно белая голова Матрены Ивановны, видно, прибиравшейся в кути. А Михаил Лукич сидел на крыльце, привалившись плечом к старым бревнам своего дома. В тени белела его голова, белели свесившиеся с колен кисти рук. Умаянный счастливым днем, старик спокойно спал среди деревенского шума.

Глава 18

Утром хлопнула дверца заднего отсека киносъемочного автобуса, Валентин и Виктор вытащили из зажимов четыре больших бочонка «юпитеров», разборные штативы для них. Денис тоже хлопнул дверцами, доставая какие-то ящики и треноги с рукоятками и винтами. Это и стало сигналом для всей деревни. К дому Михаила Лукича подкатила на велосипедах ребятня, сели подаль на траву парни постарше, приткнулись к соседнему частоколу девчата. Мужики и бабы оперлись о грабли и навильники возле автобуса. Дед Александр, который уже неведомо сколько времени не знал дороги дальше своей лавки, и тот притащился в палисад Болотникова дома.

Михаил Лукич увидел все это из окна горницы и понял, что день, которого он ждал и страшился, теперь настал окончательно. Как он пройдет, чем кончится, в какую из рубах оденут, куда и как посадят, что велят делать? Одного он хотел: надо ему не подкачать сегодня, показать дело рук своих, может, уж последнее их дело. Вчера-то как у него заладилось! И пьяненький вроде был маленько, и напаренный, и солнцем его за день нажарило, а сел за круг — и хоть жени! — до того молодо ему стало, до того хорошо. В два счета полную полку черепков наставил. Как бы сегодня так-то пошло — и умереть бы не жалко после.

Пока Денис возился с камерой, Валентин и Виктор распахнули в кухне раму и подкатили к окну первый большой «юпитер». Три других втащили в избу. Они потолкали их по избе взад-вперед и не смогли разместить как надо.

— Дядя Миш, а переборку-то придется разобрать. Временно, конечно, но все-таки, — сказал Виктор.

— Дак не больно хитро дело-то, — ответил старик.

— Этт точно! — Валентин быстро притащил какую-то железяку, и в избе заскрежетали спекшиеся с деревом гвозди.

— Милые! Дом-от разберут с горшками-то! — отозвались в народе.

Денис оставил камеру, вошел в дом.