Лесная невеста - Елизавета Дворецкая

– И ты что же, молодильник всегда при себе носишь? – с удивлением спросил Зорень, бережно принимая хрупкие стебельки и нюхая, – ему это средство тоже было хорошо знакомо.

– Нет, – Зимобор усмехнулся, – у меня за пазухой сам растет.

Утром Домораду стало настолько лучше, что он сам выбрался из шалаша и теперь сидел на воздухе, глядя, как Зимобор и Зорень упражняются, сражаясь на палках. Молодой купец сам попросил Зимобора об этом, потому что сразу увидел, что у смолянина есть чему поучиться. Даже вооруженный простой палкой, Зимобор очень ловко успевал прикрыться щитом от любого выпада и найти уязвимое место у соперника. Каждое его движение было быстрым, четким, осмысленным – драться для него было так же естественно, как для птицы летать.

– Ты бы еще моих увальней поучил, – попросил запыхавшийся Зорень, – а то нападут, сохрани Попутник, а они только палками и могут… Машут, как цепами на току, разве ж это драка!

После двух голодных зим купеческая дружина, отощавшая и ослабевшая, и впрямь выглядела не слишком грозно. Многие ратники впервые в жизни забрались так далеко от родных мест. Сивак, Печурка и Неждан прожили жизнь в глухих лесных поселочках, но в самую голодную пору были проданы своими старейшинами в холопы к купцу в обмен на еду. Эти трое, особенно двое последних, еще совсем молодые парни, поначалу шарахались от каждого незнакомца и искренне считали, что уже заехали на тот свет, раз так далеко от дома.

– Этот совсем дикий! – как городской человек городскому, оживленно рассказывал Зимобору Зорень, кивая на Неждана. – У них, слышь, еще в глуши на сестрах женятся, потому что все чужие – вроде как лешие!

– Сам ты леший! – злобно отвечал Неждан. По нему было видно, что продали его совсем не от хорошей жизни, ибо и сейчас он еще был истощен: бледное лицо, под глазами темные круги. – У нас стариками все заповедано: из каких родов можно брать невест, из каких нельзя. А если нельзя, значит, нечистый род.

– А на сестре нельзя жениться, – подтверждал и Сивак. – У нас вот, чтобы злого дела не случилось, пока мальчонка еще маленький, его в материнский род отправляют на воспитание, а там ему невесту подбирают. У нас все по порядку, как богами научено, дедами завещано. Это у вас там, в Полотеске, какого только нет народу, поди кого знай, поди разбери, где человек, а где невесть кто. Хоть водяница из реки вылезь, вы и ее за девку примете!

– Да что же она не лезет? – Таилич бросил мечтательный взгляд на реку. – Хоть бы и водяница, я бы…

О девушках оставалось только мечтать: жениться пока никому было не по средствам.

Из оружия все привыкли держать в руках рабочий топор, охотничий лук да рогатину. Утешало только то, что разбойники, которые могли на них напасть, вояки ничуть не лучше, и в руках у них будут те же топоры, в лучшем случае пересаженные на древки подлиннее.

К следующему утру Доморад почувствовал себя настолько хорошо, что велел двигаться дальше. За день два струга прошли остаток пути до устья речки Гостилки, переночевали в маленькой веси из трех дворов, где жители кормились в основном рыбной ловлей, а затем поднялись по реке почти до истоков. Выше река уже не была судоходной, но имелась гать, по которой струги и товары за две версты по лесу доставляли к городку, Радогощу. Основанный, а скорее, отбитый у местной голяди князем Радогостем, сыном Велебора, он стоял на реке Выдренице, по которой можно было плыть дальше, к реке Оболянке, а с нее – на Дивну-реку[19]. Его старейшины имели право собирать мыто с проезжающих торговых гостей, которым в свою очередь делились с князем, когда он заходил сюда с полюдьем.

С этой стороны волока тоже стоял старый голядский городок под названием Гульбич. Когда-то в нем обитал всего один род, поэтому был он невелик и тесен, весь умещался на мысу, отделенном от берега высоким, но обветшавшим частоколом, который славяне, сменившие голядь, уже не подправляли. Зорень, как заботливый сын, сразу стал искать для отца травника, но местные жители качали головами:

– Бабки наши перемерли, сами за помощью на сторону ходим. Или к Угничам, они хоть и голядцы, а люди хорошие, и рагана[20] у них ведающая. А коли не хотите к голяди, так надо к Елаге в Радогощ. Только в Радогощ сейчас не очень-то дойдешь…

– Почему не дойдешь? – сразу насторожился Доморад.

– Гать-то она, конечно, никуда не делась. – Старейшина задумчиво почесал в бороде. – Куда она денется, ее ж не украдешь… Только езды по ней мало, обветшала. Кое-где, люди говорят, совсем сгнила. Лешие, что ли, на ней пляшут, совсем, говорят, местами пропала гать…

– А что ж не чините? – Доморад огорченно хлопнул себя по бокам.

– А нам чего? Мы с товарами не ездим, какие у нас товары…

– В баню сходи, что ли, чего скребешься! – в сердцах бросил Доморад и пошел к своим людям.

На другое утро выехали. Оба струга поставили на катки, товар переложили на волокуши, в которые впряглись те же Сивак, Печурка, Костолом и прочие. В таких случаях у местных обычно нанимали быков, но тут со скотиной было худо, а на имеющейся как раз пахали старые палы. Зимобор и Зорень тащили оглобли наравне со всеми, и только Доморад, по причине больного сердца, шел впереди налегке, внимательно оглядывая дорогу.

Гать и правда была плохая. Через каждый десяток шагов приходилось останавливаться. Большинство, к своей радости, получало передышку, а кто-то брал топор и шел в березняк вырубить несколько жердей, чтобы подложить в лужи и провалы. Места были низкие, болотистые. Иной раз приходилось всей толпой собирать хворост, рубить кусты и подлесок, чтобы хоть чем-то прикрыть расползающуюся, гниющую древесину. Однажды струг сорвался с катков и засел носом в топи – еле выволокли и потом долго отдыхали. Все были мокрые, по пояс и по грудь в болотной грязи и тине.

В полдень остановились передохнуть и подкрепиться. По всему выходило, что прошли не больше версты. Но чем дальше, тем дорога становилась хуже. Трава росла между бревнами рассыпающейся трухлявой гати, кое-где торчал подлесок, и можно было подумать, что здесь никто не ездил уже лет десять.

– Соловей-Разбойник, что ли, тут завелся! – ругался Доморад. – Совсем плохая дорога, как будто сто лет заброшена! Так и жду, что костяки и черепа попадутся!

– Ой, батюшка, не говори! – морщился Зорень, которому не хотелось увидеть что-то подобное. Он был благоразумен и не мечтал о лишних приключениях.

Пока люди отдыхали, Зорень прошел немного вперед посмотреть дорогу, потом вернулся и позвал Зимобора. Шагов через двадцать начинались такие густые заросли всякой болотной травы, что расползающаяся гать была едва видна.