Легендарный Араб - Михаил Нестеров

— Невозможное я привык делать сразу.

— Даже так?.. А как насчет чуда?

«Вот дура!» — обругала она себя.

— Чудо требует гораздо большего времени.

Татьяна долго пыталась понять смысл сказанного, что ей так и не удалось. Ей было двадцать семь лет, первый неудачный брак, от которого у нее остался ребенок, так и остался первым. Жизнь не сахар — приходилось тщательно скрывать связь с женатым сослуживцем, а непродолжительные встречи с ним приносили больше обеспокоенность, нежели удовлетворение, претендующее называться мимолетным. В такие минуты она чувствовала себя самкой, бросавшей дитя для удовлетворения своей страсти.

Татьяна извинилась перед Львом и, удалившись в туалет, долго рассматривала свое порозовевшее лицо в зеркале. У нее были красивые каштановые волосы, чуть удлиненное лицо, правильной формы нос с едва приметной горбинкой, зеленоватые глаза. Иногда она думала, что месяц-другой в спортзале родного предприятия — и ее фигура снова станет как в семнадцать лет.

Этот мужчина, чья раскованность и уверенность в себе обезоружили Татьяну, понравился ей. «Командировочный роман?» — спросила себя женщина, возвращаясь уже с другими мыслями. Немного побыла наедине с собой и успокоилась. О контроле речь не шла, но теперь она по-иному воспринимала магнетический взгляд Радзянского, до некоторой степени уравняла свои шансы. Наверное, потому, что бросила играть, освободившись немного от влияния Льва, и стала сама собой — просто женщиной.

«Командировочный роман...»

«А почему бы и нет?»

«Лучше переспать с ним, — решила она, — чем мучиться потом от собственной неудовлетворенности, порожденной собственной же нерешительностью или слабостью».

Она согнала с лица улыбку, которая могла показаться странной сразу после возвращения из туалета.

Для обоих это был длинный день, он медленно склонился к вечеру, а тот — к ночи.

Ночь с разведчиком... О чем еще можно мечтать?

В том, что Радзянский опытный шпион, она убедилась в очередной раз этой же ночью. Лев без особого труда отыскал все ее эрогенные зоны, словно они были подписаны, неосмотрительно оставляя на них отпечатки своих удивительно нежных пальцев и губ.

— Я приеду к тебе в Куйбышев, — пообещал Татьяне супершпион, прощаясь с ней на перроне Казанского вокзала.

Женщина улыбнулась. Улыбка получилась неподдельно грустной. Он выведал о ней все, а сам не сообщил даже своего телефона, хотя бы рабочего. А ей хотелось однажды позвонить ему, семьдесят восьмому помощнику главы городского совета или агенту резидентуры под тем же порядковым номером...

Татьяна решила, что Лев захочет поцеловать ее на прощание. А она увернется от поцелуя, чтобы ему стало неловко — перед собой, перед ней, перед случайными свидетелями этой мелодраматической сцены... Она казалась себе обманутой. Почему? На этот вопрос у нее не было ответа, как она его ни искала. И переспала с ним, а неудовлетворенность осталась, правда, иного качества.

«Как много нужно женщине...» — подумала она.

Под мерный стук колес эта грустная и глубокая незаконченная мысль не покидала ее до родного города.

Прошло три месяца. Однажды вечером в квартире Татьяны раздался звонок. Прильнув к «глазку», она увидела искаженное линзой женское лицо.

— Кто? — спросила она.

— "Молния", — отозвался голос за дверью.

— Кто?!

— Телеграмма вам, срочная, — пояснил голос.

Последний раз Татьяна получала телеграмму от бывшего мужа, когда тот возвестил о своем увольнении из армии.

«Молния»...

Обычно после этого яркого явления раздается гром.

Наложив цепочку, женщина, осторожно приоткрыла дверь. Такое поведение оказалось для почтальона привычным, она сунула в проем телеграмму, тетрадку и карандаш.

Расписавшись и отпустив почтальона, Татьяна обнаружила телеграмму местного значения. Беспокойство сменилось недоумением. Она прочла текст:

"Куйбышев, 20 февраля, 1980 г.

Прошу через ваши возможности срочно и дискретно собрать характеризующую информацию на Л.П. Радзянского, возраст тридцать лет. Особенно интересуют обстоятельства его появления в г. Куйбышеве в гостинице «Волга», комната 24.

Центр, В-4".

Словно она действительно получила шифровку из Центра, срочность которой предстала в виде искусно искаженного лица агента-почтальона нелегальной разведки, Татьяна бросилась в комнату сына.

— Сынуля, маме нужно срочно уйти. Посидишь один? Я включу тебе телевизор. Только никому не открывай!

В номере Радзянского, горячо отвечая на его поцелуи, она шептала:

— Как же ты меня напугал!.. Ты даже представить себе не можешь, как я испугалась...

Радзянский остался в Куйбышеве на два месяца, потом исчез на год с лишним. Когда он появился вновь, у Татьяны было уже два ребенка.

— Я хочу сделать тебе последний комплимент, Таня, — заявил он с порога. — Это все, что может любой мужчина, делая женщине предложение выйти за него замуж. Погоди, Таня, тебе следует знать, что я самый настоящий эгоист. Пройдет немного времени, и я стану уделять больше внимания еде, а не своей любящей жене, буду дуться по каждому поводу и без повода. Я...

Она грустно улыбнулась.

— Извини, Лева, ко мне вернулся муж. Я не хочу набивать себе цену, но ты опоздал. Вспомни, как неожиданно ты появился в моей жизни и так же стремительно ушел из нее. Я искала тебя, звонила, но ты пропал. Я не хочу сказать «словно тебя и не было», ты был и всегда останешься в моей памяти. И не только в памяти. — Она кинулась в комнату, откуда раздался детский плач.

У Радзянского пересохло во рту при виде Татьяны с ребенком на руках. Девочке было четыре месяца.

— Это... мой? — Его руки непроизвольно потянулись к ребенку.

— Мой, — ответила она и повторилась: — Ты опоздал. Подумай, Лев, незачем ломать судьбу ребенка, пусть у моих детей будет один отец. Так будет лучше для всех: и для тебя, и для меня, и для девочки.

Радзянский долго не мог выговорить ни слова. Он чуть очерствел душой, работая в «Набате». Он ничего не знал о ребенке, своем ребенке, а приехав к Татьяне, не верил, что она примет его предложение, как не верил в то, что сумеет сделать его. Лев предчувствовал, что вся его жизнь пройдет под лозунгом: «Свобода кончается там, где начинается свобода другого человека», что даже любить будет за счет другого, — но, получив краткосрочный отпуск, решил навестить женщину, о которой много и часто думал. И вот судьба сыграла с ним злую шутку.

Татьяна была совершенно права — то, что предложила она, было лучше для всех. Лев не стал ничего оспаривать.

Он так и не коснулся дочери. Когда уходил, спросил:

— Как ты ее назвала?

— Леночка.

«А отчество?» — хотел спросить он.

Татьяна взяла его за руку, в ее глазах стояли слезы.

— Обещай мне, — тихо попросила она, — что сейчас мы с тобой попрощаемся. Попрощаемся, понимаешь?

Он кивнул и молча вышел из этого дома. Навсегда. Так ему казалось. Однако он ошибся.

20

— Ведь ты не видел ее с самого рождения, правда? — Хачиров жмурился от удовольствия, от солнца, которое к этому времени падало на него сбоку, и походил на жирного кота. — Сколько ей было, когда ты видел ее в последний раз, четыре или пять месяцев? И вот спустя восемнадцать лет вы встретились вновь. Как показалась тебе родная дочь в постели?

Как-то незаметно в комнате появились двое южан и встали позади Радзянского, готовые пресечь любые действия, направленные против хозяина. Впрочем, Лев едва ли сумел бы привстать с места. Он сидел с закрытыми глазами и опущенной головой. Слишком чудовищно было признание Хачирова, чтобы не быть правдой. Это как раз тот случай, когда доказательств не требуется. Его переиграли вчистую. К тому же Араб в душе попал в такой круговорот вопросов, что было бессмысленно получить ответ хотя бы на один из них. Бесспорно, Хачиров знал о нем больше его самого. До него смутно доходил смысл фраз, которыми, упиваясь превосходством, бросался Хачиров, он разбирал только знакомые, родные имена: Лена, Татьяна.

На стол что-то упало. Лев поднял голову. Перед ним лежал ключ с биркой от гостиничного номера. В этом номере он провел две ночи...

— Отдохни, — посоветовал Руслан. — Когда придешь в норму, найдешь меня: либо здесь, либо в ресторане. Мои люди проводят тебя.

Один из телохранителей подхватил сумку Радзянского, другой открыл дверь. Не глядя на Хачирова, Лев вышел и вскоре очутился в той самой комнате, в которой, как ему казалось совсем недавно, он провел лучший отрезок своей жизни. Он был настолько раздавлен, что не оценил замысел своих противников: его поселили там, где он постоянно чувствовал бы свою вину.

Лев присел на кровать и дотронулся до подушки, потом опустил на нее голову и долго лежал с закрытыми глазами.