Raw поrно - Татьяна Недзвецкая

Я не выдерживаю, встреваю в разговор:

— В стоячем положении половина моего мизинца, толщиной в указательный и средний пальцы.

— Да ладно! — чуть ли не хором ахает вся компания.

— Не верю! — восклицает Тамара. — Такого не бывает!

— К сожалению — бывает, — с видом эксперта авторитетным тоном заявляю я.

— И что же ты делала? — спрашивает Васька.

— Попыталась засунуть его туда, где уже, но, кроме зуда в заднем проходе, ничего не ощутила. Пришлось срочно ретироваться. Сказала, что утюг дома забыла выключить.

— Какой ужас! — восклицает Васька. — Бедный парень!

— Бедная — я! — говорю и широким глотком допиваю свое шампанское. — У меня до сих пор комплекс остался. Сидишь с кем-нибудь, кокетничаешь, а по позвоночнику — озноб: а ну как дойдет до дела, он как разденется, а там…

— Пися — женская! — подхватывает Тамара и заливается смехом.

— Какой-то у нас феминистический сегодня треп, — резюмирует Коломбина.

— А что ты от баб хочешь? — раскуривая сигару, говорит Васька.

Постепенно наш девичий хохот превращается в ржание. То ли шампанское, то ли очередная выставка танцоров, что сейчас стоят на сцене, и каждый, поворачиваясь то сяк, то этак, ждет приглашения хотя бы на полчаса приватного танца, действуют на нас так нервно и как-то быдловато. Краем глаза замечаю, что на меня пялится официант с офигительно тупым лицом. Я подмигиваю ему. Подмигиваю, как мужик подмигивает девке. И вдруг на какое-то время этим самым мужиком я и начинаю себя чувствовать.

Реально — не понимать, а чувствовать. Вокруг меня полуголые мальчики, готовые выполнить любое пожелание, любую услугу, готовые смотреть влажными глазами; готовые слушать всякую херь, которую ты понесешь: хоть о блюющей дома шерстью кошке, хоть о маме, хоть о муже, хоть о чем; готовые лизать тебя покорно, до тех пор, пока не кончишь. Единственное, что они у тебя за это возьмут, — деньги. Всего-то.

Возьмут и про тебя забудут, и ты получишь свое наслаждение, расплатишься и тоже не будешь об этом вспоминать.

Накачиваясь шампанским в вип-ложе этого блядовника, меня вдруг накрывают философские размышления. Мне кажется, что одна из занавесочек повседневного бытия вдруг в этот час для меня приоткрылась. Мне кажется, что я кожей начинаю чувствовать то, о чем так много говорят: о разнице мужской психологии и женской, и вдруг начинаю понимать, что разницы-то никакой нету! Просто есть ситуация. Кто-то однажды распределил роли, и по привычке из поколения в поколение их начали копировать. И всему виной — привычка. Мне непривычно платить за секс, потому что с детства вдолбили мысль об обратном: он за тобой должен ухаживать, а ты ломаться, а потом — давать. А почему? Потому, что прерогатива зарабатывания денег, больших денег — у мужиков? Только ли за этим и стоит весь глобальный перекос? Женщина должна быть умиротворяющей. Кто придумал этот стереотип? Кто научил меня мыслить в подобном романтическом ключе? Найти бы этого предка и зарезать!

— Представляешь, — перебивает мое размышление Ядвига, — я три раза сейчас про себя мысленно перекрестилась, что я — не мужик.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что здесь такая обстановка, что я сейчас мужиком себя почувствовала!

— Ну?

— Ты представляешь, каково мужику херово? Вот сейчас мы сидим тут без денег, ни хрена этим птенчикам заплатить не можем. Они на нас уже смотрят, как на второсортных, потому что сейчас они — девки, а мы — сила. Так вот мы сила, а им ни хрена не даем. И они про себя думают — жлобы. Поначалу выделывались, а поняли, что мы — дохлый номер, и остыли. За кулисами, обсудили нас по финансовому положению и успокоились. Мы для них потеряли всякий интерес.

— Ну?

— Да что ты все нукаешь, тупица ты этакая! Неужели не понятно, какое счастье, что мы не мужики?

— Блядь, Ядвига! Ты можешь внятно и коротко, без эмоций сформулировать, что ты имеешь в виду?

— А то, что, кроме парева, которого мы и так о жизни знаем, еще бы пришлось всякой херью страдать. Денег зарабатывать много и платить везде и всюду — много. Потому как мужик без денег, будь хоть красив, как Аполлон, — никто, ноль без палки. На тебя только завалящая — да и то по глубокой молодости — посмотрит.

— Не волнуйся, мы не меньшей херью страдаем. Только более тупой, потому что она у нас всякими романтическими соплями прикрыта. А вообще — противно все это.

— Да, а представляешь, если бы между М и Ж не было бы товарно-денежных отношений, какая бы была скукотища? — спрашивает меня Ядвига.

Я смотрю на нее, тупицу, самку полоумную, и говорю:

— Не знаю, скукотища ли была бы. Просто было бы все по-другому. Но можешь не париться: узнать, как было бы иначе, тебе уже не светит.

— Это почему же?

— Сила привычки, милая, сила привычки. Благодаря устоявшемуся в раннем возрасте стереотипу мышления, позволяющему избежать каждодневного страха перед пропастью бытия, мы не можем и помыслить о том, что что-либо может происходить и быть совсем-совсем иначе. Только единицы могут вырваться из этого плена.

Вокруг нас роем ходили полуголые парни, а меня и Ядвигу несло в сторону какой-то совершенно пустой демагогии, а между ног у обеих было суше, чем в песках Сахары. Время близилось к полуночи. На меня нападала зевота, а на сцене наконец-то стало хоть что-то забавное происходить. Подиум отодвинулся, получился бассейн. Одну из девчонок, что пришли позже нас и скромно сидели в партере, танцоры вытащили на подиум. Невзирая на ее слабые протесты, раздели и стали купать в бассейне. Сиськи у девчонки были красивые: маленькие, крепкие и торчащие. Сиськи нерожавшей и не кормившей молодой девчонки.

Стриптизеры с удовольствием девчонку ту тискали до тех пор, пока у одного из них не встал, как следует. Гордясь своей эрекцией, он ее весьма эффектно продемонстрировал. Демонстрация эта скорее предназначалась не столько нам, сколько своим собратьям. Его торчащий хуй был вызовом остальным самцам. Непререкаемым доказательство собственного превосходства.

Ядвига, оставив Коломбину в безжизненной позе, подробно разглядывая происходившее на сцене, стала танцевать. Откинувшись на спинку дивана, я на нее залюбовалась. Движения ее были призывными, пластичными и самую капельку нервными. Ядвига извивалась в такт музыки — я любовалась ее подмышечными впадинами, ее мягкой колышущейся грудью, ее круглыми бедрами, шпильками остроконечных, лаковых сапог. В этом тусклом свете лицо ее казалось мне лицом мадонны.

Поймав себя на лесбийских мыслях, я встала и пошла в туалет. За мной увязалась Тамара:

— Скажи, Ядвига эротичнее всех этих мальчиков вместе взятых? — спросила она меня. — Пьяная, она растягивала слова.