Фашисты - Майкл Манн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теория «догоняющего развития» предлагает экономическое обоснование расстановке сил в XX веке. Она утверждает, что страны, в своем развитии вырвавшиеся вперед — Британия, Бельгия, Нидерланды, Швейцария, возможно, Франция и США, — оказались в исключительно благоприятных экономических условиях для расцвета либеральной демократии. Их экономический потенциал плавно возрастал в условиях свободного рынка и государственного невмешательства. Первые «запоздавшие» страны, прежде всего Германия, создали более протекционистские и этатистские модели развития. В результате последовал мощный экономический рывок, обостривший социальные конфликты в государственно регулируемой экономике. Форсированная модернизация переместила в города миллионы крестьян, возросла концентрация производства, новоявленный рабочий класс оказался крайне восприимчивым к вирусу социализма и анархо-синдикализма. Рабочим противостояла более организованная и сплоченная буржуазия, в услужении у которой находился более зависимый средний класс. Классовые конфликты дестабилизировали общество сильнее, чем в странах «раннего развития». Два мощных «вооруженных лагеря» (по выражению Карла Шмитта, которого я буду цитировать далее) готовились к столкновению. Государства всячески содействовали экономическому росту, видя в себе носителей национального проекта развития (Janos, 1982; Gomez-Navarro, 1991). В борьбе с пролетариатом буржуазный класс стремился опереться на сильное государство. Тем временем на международном уровне создавалась и укреплялась глобальная экономика. Опоздавшие считали себя пролетарскими нациями, ограбленными великими державами, что усиливало националистические настроения среди низшего и среднего класса. Из-за этих макроэкономических тенденций в догоняющих странах мог возникать крайний национал-этатизм, направленный на подавление классовых врагов в стране и за ее пределами.
Именно такие процессы шли на восточно-европейской периферии. Политика догоняющего развития играла важную роль в Венгрии и Румынии, как мы покажем в главах 7 и 8. Однако ни Германия, ни Австрия «опоздавшими» не были: Германия обладала самой развитой экономикой в Европе, Австрия, хотя и катастрофически ослабленная потерей Империи, быстро развивалась. То же можно сказать и об Испании и Португалии до Франко и Салазара. Хотя эти два квазикорпоративистских диктатора выстроили более автаркическую экономику, объяснялось это не экономическими, а политическими соображениями. В сущности, обе эти корпоративистские экономики оказались в тупике стагнации. И, напротив, догоняющее развитие без особого вмешательства государства характерно для демократической скандинавской периферии (Bairoch, 1976). Темпы роста и индустриализации, размеры фабрик, влияние социалистов в Скандинавии в межвоенный период опережали почти все авторитарные страны. Однако демократия там лишь укреплялась. Давление, в центре, на юге и на западе опрокидывавшее хрупкие демократии, здесь ее только усиливало. Итак, догоняющее экономическое развитие хоть и объясняет кое-что — авторитаризма в целом объяснить не может.
Одна из проблем в том, что научное сообщество традиционно сосредоточено на этатизме и игнорирует национализм. Однако авторитарные движения — и их экономические теоретики — опирались на национализм не в меньшей мере, чем на идею сильного государства. Как отмечает Беренд (Berend, 1998), протекционизм, импортозамещение, скрытая девальвация и тому подобные методы, господствовавшие в Центральной и Восточной Европе в межвоенный период, не были лишь техническими приемами. За ними стояли определенные националистические убеждения. Очень схожие органически-националистические идеологии и движения возникали и развивались повсюду на востоке и на юге континента. В более старых странах северо-запада, даже в медленно развивающейся Скандинавии, они встречались реже. Однако на бывших землях Габсбургов, Романовых и Османской империи были распространены повсеместно. В этом и заключено важнейшее различие. Большинство демократических стран северо-запада намного дольше пробыли независимыми. Что бы ни думали они об эксплуатации, для них она не была связана с иноземным политическим господством в стиле империй Габсбургов или Романовых. Разумеется, об Ирландии или Норвегии этого в полном смысле сказать нельзя. Однако сами подобные различия и исключения указывают нам на важность политических и геополитических властных отношений, которые мы обсудим в этой главе далее. Опыт иноземного угнетения у стран востока и юга был общим, а вот классовые конфликты — различными: формат их сильно зависел от экономического устройства той или другой страны. Более того, классовая борьба была старше и привычнее, для нее существовали какие-то рамки (хотя в конце Первой мировой войны она на короткое время вышла из берегов); а этнические противоречия в начале XX века только формировались. Рождению авторитаризма способствовали и классовая, и национальная борьба, а вот фашистские проекты, как мы увидим далее, были более тесно связаны с национальными конфликтами. Немецкие и румынские фашисты, о которых мы подробно поговорим позже, разделяли друг с другом скорее национальные, чем классовые чувства. Таким образом, долгосрочное экономическое развитие и связанные с ним конфликты стали одной из важных причин ведущих политических конфликтов этого периода — через посредство национализма. Вот почему самые амбициозные проекты развития с наибольшим энтузиазмом принимали фашисты, готовые сочетать в себе национализм и этатизм.
Итак, относительная экономическая отсталость может помочь нам объяснить авторитаризм, а стратегии догоняющего развития помогают объяснить фашизм. Но полностью мы пока не объяснили ни то ни другое.
2. Экономический спад. Авторитаризм мог быть реакцией на кратковременные экономические флуктуации, в особенности на рецессии. Это объяснение кажется очевидным, но едва ли однозначно подтверждается данными. В последних двух столбцах табл. 2.1 указаны низшие точки падения ВНП за двухлетние периоды с 1927 по 1935 г. и самый высокий зарегистрированный уровень безработицы. Какой-либо принципиальной разницы между либерально-демократическими и авторитарными странами здесь нет. Сильнее всех рецессия ударила по демократическим Канаде и США, за ними идут авторитарные Австрия, Польша и Испания, затем демократические Чехословакия и Ирландия, авторитарная Германия и демократическая Австралия. Данные по безработице не столь надежны. К сожалению, в большинстве отсталых и авторитарных стран подсчитать реальный уровень безработицы не представляется возможным. Однако самый высокий уровень — в двух авторитарных странах, Германии и Австрии, и наряду с ними в демократической Дании. Едва ли это можно считать свидетельством какой-то однозначной связи. Проблема в том, что экономический спад охватил все западные страны, а авторитаризм — только половину.
Быть может, сразу вслед за спадами шли авторитарные перевороты? В 1932–1934 гг. на фоне Великой депрессии, произошли пять путчей: в Германии, Австрии, Эстонии, Латвии и Болгарии. Очень вероятно, что к ним действительно подтолкнула Депрессия. Случаи Германии и Австрии я подробнее рассмотрю в главах 4–6. Но, даже если с ними гипотеза подтверждается, остаются еще десять или одиннадцать стран, в которых путчи не были спровоцированы Великой депрессией, и шестнадцать северо-западных стран, в которых путчей вовсе не было, а Депрессия была. Из переворотов, происходивших в другие годы, лишь немногие прямо следовали за рецессиями. Итальянская рецессия продолжалась с 1918-го по 1922-й — год фашистского переворота. Испания и Румыния испытали по два подъема авторитаризма. В Испании мы видим переворот Примо
