Огненное порубежье - Эдуард Зорин

Молодого князя тоже укачало. И без того бледный, он побледнел еще сильнее, на скулах проступила синева, под глазами набухли мешки, глаза налились кровью. Перепугавшаяся Пребрана велела поворачивать лодию к берегу, ласкала и успокаивала Владимира, ставила на лоб примочки, брызгала на лицо холодной водой.

Не зря лились по столам меды: Словиша был доволен. Сообщит он Всеволоду с гонцом, что, задумав недоброе, через сына склоняет на свою сторону Великий Новгород старый Святослав, приставил к Владимиру верных людишек нашептывать ему на ухо отцовскую волю; людишки-то, правда, хлипкие и шибко охочие до вина, но, ежели бы не вино, как было выведать Словише о тайных замыслах киевского князя?!

К любому, даже самому хитрому замку у Словиши свой ключ. Ловко орудует он им, ловко отпирает потайные двери.

Опередив служек, подставил Словиша князю плечо, помогая ему сойти на берег. Бережно проводил его до терема, помог уложить в постель, пошептался с Пребраной и удалился неслышной тенью.

Всю ночь Владимир бредил и метался по подушке. Под утро, сонного и все еще хмельного, разбудил его постельничий, длинный и тощий волосатый дядька с узким лбом. За дядькой, робея, стоял молодой вой в запыленной одежде и часто моргал глазами — не всегда увидишь князя в такой ранний час, да еще в постели. Но дело у воя было срочное. Чудь пограбила на границах села, творит разбой и беззаконную расправу.

С больной головой, разбитый и усталый, отправился Владимир в Боярский совет.

Бояре уже знали о случившемся, и, несмотря на ранний час, все оказались в сборе. Увидев входящего в палату князя, владыка укоризненно покачал головой, сидевший рядом с ним посадник Завид Неревинич усмехнулся и ткнулся лицом в изогнутую рукоятку посоха. Бояре, соблюдая обычай, степенно поклонились Владимиру.

Князь сел и, сладко укачиваемый полудремой, приготовился слушать, о чем станут говорить бояре.

Бояре говорили о разном. Одни гневались и призывали немедленно собрать войско, как это делал Мстислав Ростиславович; другие были осторожнее и намекали, что было бы не худо договориться — торговые-де пути лежат через чудь, а если Новгороду перегородят дорогу на запад, туго придется купцам.

Завид Неревинич молчал. Молчал и владыка. Жуя конец пегой бороды, терпеливо ждал, пока бояре выскажутся. Хитер был Илья, многих князей пережил, навидался разной смуты, и лезть в полымя у него не было охоты. Потому-то душа его и склонялась к тем, кто призывал к миру: можно, мол, от чуди и откупиться. А почему бы и нет? Богат вольный Новгород, и если прикинуть убытки, то откупиться выгоднее, чем собирать большую рать и вручать неверную судьбу в руки божьего промысла. Бог-то милостив, да как знать, богово ли дело проливать невинную христианскую кровь?

Завид Неревинич думал иначе. Пылкая речь его понравилась Владимиру. Он очнулся от отупения и смотрел на посадника подобревшими глазами. «Вот он, мой час, — обрадовался молодой князь. — Небось думают обо мне: где уж ему! Как бы не так. Пусть протирают бояре и кончанские старосты, коли охота, свои штаны на лавках. А я все едино пойду на чудь. Вече меня поддержит».

Но кончанские старосты — народ хитрый и расчетливый. Они и не подумали соглашаться с боярами. Слова посадника пришлись им по вкусу. Хоть Мстислав Ростиславович и обошелся Новгороду не в одну гривну, да зато три года торговали без помех. И все расходы окупили с лихвой. Положили прибыток в свои скотницы. Пора, пора еще раз проучить строптивую чудь.

Владимир ликовал. Владыка тоже смекнул, что против старост идти ему ни к чему. Давно уже понял он: не на одних боярах стоит Новгород. Да вот надежен ли молодой князь?

Владимир ловил на себе его взгляды и старался держаться с достоинством.

Еще недолго поспорив, сошлись на том, что все решит вече. Бояре рассчитывали на своих крикунов, кончане на своих. Чья возьмет, того и правда.

Кликнутое на следующее утро вече, буйное и голосистое, порешило собирать войско.

А Словиша темною ночью отправил во Владимир верного человека с грамотой. Еще накануне он убеждал молодого князя обратиться за помощью к Всеволоду. Но тот был упрям и непреклонен. Словиша не на шутку встревожился: ежели побьют новгородцы чудь, Святослав встанет прочно на берегах Волхова…

Золотая осень подходила к концу. Частые дожди срывали с деревьев последние листья, желтые поля набухли от влаги, и лишь изредка выглядывало солнце — не на день, не на два, а всего на полчаса. Тогда природа озарялась уходящим светом, сквозные леса манили вдаль, и от полянок подымался вместе с легким паром прощальный запах увядающей зелени.

Конное и пешее войско, вышедшее из Новгорода под гудки и барабаны, теперь, растянувшись на две версты, с трудом пробивалось через непролазную грязь, мокло под дождем, кляло и осень, и князя, и застрявшие обозы, в которых были и сухая одежда, и свежая еда.

Завид Неревинич, находившийся все время рядом с молодым князем, взялся уж было отговаривать его — мол, не разумнее ли повернуть назад и отложить поход до весны, но расхрабрившийся Владимир и слушать ничего не хотел. Дивился посадник происшедшей в князе перемене: прибыв в Новгород, был он тих и смирен, как инок, но пришло время — и, знать, заговорила неспокойная дедовская кровь. Теперь его не остановишь — Боярский совет далеко, вече не кликнешь. В походе князь — всему голова.

Завид Неревинич трясся в седле на рыжем жеребце и сокрушенно вздыхал. Где-то еще настигнут они чудь, а пока проходили через разоренные и спаленные злым огнем деревеньки, в которых не то что обогреться — отпить водицы неоткуда: отходя, враги засыпали за собой колодцы.

На пепелищах воев встречали истощенные люди, голосили бабы; мужики, вооружась дубьем и топорами, присоединялись к войску. Накопилась в них нерастраченная злоба — такие в бою хуже диких зверей, пощады от них не жди. Да оно и понятно: сколь терпеть еще русскому человеку от разбойных набегов?!

Иногда перед войском появлялись небольшие отряды. Покружив на дороге, не сближаясь, они скрывались в лесах. А что за лесным полумраком — поди разбери. Может, спряталась там сотня, а может, и боле. Обложит ночью со всех сторон, навалится на спящих — тогда только дай бог ноги. Воины с опаской поглядывали в чащу, прислушивались к шорохам, ночью у костров рассказывали страшное.

Так и прошагали, меся грязь, всю Русскую землю — однажды утром, в туманном молоке, увидели на склоне высокого холма деревушку. Деревушка как деревушка, те же избы, те же сбегающие к реке огороды, но избы были целые, и свивались над ними мирные дымки.

Тут-то и ждало их чудское войско. Едва рассеялся туман, едва выглянуло скупое солнышко, едва прорезалась лесная даль, как передовой отряд остановился и по рядам воев и мужиков прокатился шорох: наконец-то.

Засуетились сотники и тысяцкие, загремели барабаны, мужики рассыпались вдоль реки, изготовились к бою. Метнули на ту сторону несколько стрел, с той стороны ответили тем же. Никого не задело, не ранило.

— Будем переправляться через реку! — задиристо распоряжался Владимир. Завид Неревинич с сомнением покачал головой: все здесь не нравилось ему. Река хоть и неглубока, а слева болото. Справа лес, а в лесу лешие водятся. Как бы не устроила им чудь засады.

— Испугался, посадник, — поддразнивал его князь, — Уж не велишь ли войско назад поворачивать? То-то посмеются над нами бабы — кого испугались.

— Чего глазок не досмотрит, заплатишь мошною, — степенно отвечал Завид Неревинич.

— Вам бы все мошна, — горячился Владимир. — Все бы к рукам прибрали, да чужое добро страхом огорожено.

Побледнел посадник: молод еще Владимир его-то учить. И не таких видывал он князей — птицы перелетные. У самого душа чуть в теле, приехал в Новгород, без няньки слова сказать не мог, а тут, гляди-тко, как разошелся.

Туман рассеивался, солнце поднималось все выше — впервые за долгий срок день обещал быть ведренным.

Синее корзно князя мелькало у болота — там дружина переправлялась через реку. Подымая брызги, кони шли вскачь. Вот они уже выбрались на сухое, вот они уже на противоположном берегу, дружинники гарцуют, кричат, размахивают мечами и копьями.

Мужики, задрав зипуны, тоже начали перебираться через воду. Сотники, кружась на лошадях, покрикивали на них. Рыжий жеребец Завида Неревинича не хотел лезть в реку. Посадник спустился на землю и стал смотреть из-под руки, как переправляется войско. Тревожно было у него на сердце, не нравилось ему, что чудины стоят по-прежнему на взлобке. Уж не заманивают ли, уж не придумали ли чего? Силы у них не равные, в открытом поле ни за что не одолеть новгородцев.

Так и есть. Едва выбрались на глинистый осклизлый берег последние пешцы, едва только построились в боевом порядке, как чудины развернули коней, помчались во весь опор к темнеющему неподалеку лесу. Владимир с дружиной пустился за ними в погоню. Завиду Неревиничу плохо было видно, что произошло на опушке, он только догадался, что стычки не было, потому что дружинники вдруг повернули к болоту. В сторону болота пошли быстрым шагом и пешцы, сгрудились, подались назад, но путь назад им был уже отрезан: из деревни вырвался конный отряд, промчался по лесной излуке и ударил по пешцам с тыла.