Бродяга Гора - Джон Норман

— Ну что ж, не щади меня. Не проявляй ко мне ни малейшего снисхождения! Владей своей рабыней!

— Ключ! — воскликнул я, — Ключ!

— Что угодно моему господину? — не поняла Беверли.

— Ключ!

Один из служителей вручил мне ключ от ошейника.

Плотно облегавший ее стройную шею стальной ошейник выглядел невероятно возбуждающе. Сама она не могла его снять. Мгновенно вспотев, я едва сумел взять себя в руки и торопливо вставил крохотный ключик в скважину.

— Что господин хочет сделать? — испуганно спросила Беверли.

— Не называй меня господином! — выкрикнул я задыхающимся голосом. Несколько человек обернулись. Отомкнув запор, я снял маленький, но тяжелый замок с восемью язычками. Как известно, каждый язычок символизирует одну букву из слова «кейджера», слова, которое на Горе означает «рабыня».

— Какой ошейник ты приготовил для меня, господин? — спросила она.

— Нет у меня для тебя никакого ошейника. И не называй меня господином.

— Слушаюсь, господин, — промолвила Беверли. — То есть я хотела сказать: «Да, Джейсон».

Я поднес руки к ее ошейнику, чтобы сорвать его, но Беверли удержала меня.

— Господин… то есть Джейсон, что ты делаешь?

— Ты ведь женщина с Земли и должна сама понимать, что к чему.

— Но я не понимаю…

— Что тут непонятного? Ты не должна называть меня господином и говорить о повиновении.

— Но как же иначе? Я рабыня и принадлежу тебе.

— Никакая ты не рабыня!

— На мне рабское клеймо.

— Пустяки, — заявил я.

— Ничего себе! У девушки клеймо на бедре, а он называет это пустяками!

— Стоит ли придавать клейму такое серьезное значение? Ты ведь не виновата в том, что тебя заклеймили.

— Конечно нет. Заклеймили меня мужчины, они и виноваты. А мне теперь всю жизнь ходить с этой дурацкой отметиной.

Я снова попытался стянуть с нее ошейник, но Беверли опять удержала его изящными пальчиками.

— Раз уж ты заполучил меня в собственность, так скажи, как ты намерен мною распорядиться?

— Я намерен снять с тебя ошейник и вернуть тебе свободу.

С этими словами я принялся решительно стаскивать с нее ошейник. И уже в который раз ее маленькие ручки крепко за него ухватились.

Беверли воззрилась на меня в полном изумлении.

Наконец я сорвал проклятый ошейник и отшвырнул прочь вместе с замком.

— Я не нужна тебе? — прошептала она.

— Не бойся. Я не собираюсь злоупотреблять своим положением. Обещаю относиться к тебе с подобающим уважением. Ты будешь во всем равна мне. То есть, — тут же поправился я, — во всем, кроме красоты. Ты прекрасна в отличие от меня. Но во всем прочем мы с тобой равны.

— Как может рабыня быть равной своему господину?

— Ты больше не рабыня. Ты свободна.

— Меня мог бы купить уроженец Гора, который, возможно, дорожил бы такой покупкой и сделал бы все, чтобы заставить меня оправдать свои затраты. Мне пришлось бы очень стараться, чтобы снискать его милость и доказать, что он израсходовал деньги не зря. — Но мне-то ничего не надо доказывать, — промолвил я в некоторой растерянности, — Или ты не рада свободе?

— Значит, я свободна?

— Конечно.

— Свободна, а стою тут перед всеми голая. Как рабыня.

— Прости меня! — воскликнул я, торопливо подбежал к одному из служителей клеток и купил у него за медяк простыню.

С этим куском ткани я поспешил к девушке, но когда вернулся, мне стало не по себе. В своей наготе Беверли была так прекрасна, что мне вовсе не хотелось скрывать подобную прелесть под обычной тканью. Может, лучше было бы провести ее по улицам Виктории обнаженной? Таким образом я порадовался бы ее очарованию сам и порадовал бы местных жителей. Как приятно было бы выслушивать их восхищенные возгласы, поздравления с удачной покупкой и завистливые вздохи — ведь не каждому выпадет счастье стать повелителем подобной красавицы.

— Ну, что с одеждой? — спросила Беверли.

Я подошел поближе, намереваясь завернуть ее в простыню.

— Не тяни! — прошипела она. — Прикрой меня поскорее. И нечего таращиться на меня, пуская слюни, как похотливое животное.

Я быстро накинул на нее простыню, и она замоталась в нее так плотно, что из-под ткани выступили очертания ее маленьких кулачков.

— Не глазей на мои икры и лодыжки, — буркнула она.

— Извини, — сказал я. — Давай уйдем отсюда поскорее.

— Охотно, — согласилась мисс Хендерсон. — Это мерзкое место. Здесь все пропахло рабством.

Не мешкая больше ни мгновения, мы покинули торговый барак.

— Где ты живешь? — поинтересовалась она.

— Снял маленькую комнату неподалеку от верфей, — ответил я.

— Мне тоже понадобится комната, — заявила Беверли.

— На две комнаты у меня нет денег.

— Тогда придется разделить надвое твою. Ширмой или какой-нибудь перегородкой.

— Конечно, — согласился я.

— А еще тебе придется добыть мне приличную одежду. Не могу же я разгуливать в простыне!

— А как насчет туники, в каких ходят все рабыни?

— Нечего надо мной издеваться, Джейсон! Это не самая удачная шутка!

— Нам туда, — промолвил я, указывая на улочку, ведущую к реке.

— У меня нет ни денег, ни Домашнего камня, — произнесла Беверли, но, не закончив свою мысль, прислушалась к чему-то. — Что это?

Под звон колокольчика, которому вторило звяканье монет, из тени выступила девушка в лохмотьях рабыни. Бронзовый колокольчик свисал на цепочке с ее ошейника, на другой цепи болталась металлическая коробка с прорезью для монет. Упав на колени и ухватившись за край моей туники, рабыня поцеловала мне ногу и умоляюще произнесла:

— Возьми меня, господин. Это стоит всего лишь малый тарск.

Руки ее были скованы за спиной.

— Не хочу, — ответил я.

— Убирайся прочь, грязная тварь! — крикнула мисс Хендерсон.

— Если я вернусь, не набрав мелочи хотя бы на медный тарск, хозяин меня выпорет, — промолвила девушка, не вставая с колен.

— Проваливай! — повторила мисс Хендерсон.

— Твоя рабыня не слишком-то вышколена, — заметила девушка.

— Она не рабыня, — сказал я.

— Но рабыня из нее могла бы выйти неплохая.

Я достал медяк, вознамерившись бросить его в прорезь коробки, однако не успел я сделать это, как девушка быстро легла передо мной на спину прямо на камнях мостовой.

— Сначала воспользуйся мною, господин, а заплатишь потом, если я сумею тебе угодить.

— Нечего переводить наши деньги на шлюх! — заявила Беверли.

— Это мои деньги, — заметил я.

— Ты же сам сказал, что у тебя их немного.