Письмо с этого света - Марианна Рейбо

«Рожденный ползать летать не может». Или все же может?.. Тот я, каким меня хотели видеть ближние, безусловно, был лучше и приятнее, чем я настоящий. Развенчивать мифы намеками и полуправдами было легко, но бесполезно. Сказать все напрямик не хватало мужества. И я решил попробовать третий вариант – действительно стать лучше.

Возвращался я в Москву полный решимости. Моя старая питерская жизнь ехала вместе со мной, мерно покачиваясь в вагоне, и на этот раз ее соседство не доставляло прежних неудобств. У меня был выбор – сказать правду или правду изменить. Первого я сделать не смог. Я выбрал второе. Выбрал окончательно и бесповоротно. Через каких-нибудь полгода Андрей переедет ко мне в Москву, а пока я буду верно его ждать. Он будет любить меня и научит любить себя в ответ. И сквозь тепло и свет семейного очага прошлое будет казаться зыбкой химерой, игрой теней на стене пещеры.

На прощание он мне сказал: «Раньше у меня были сомнения, но теперь, в этот твой приезд, я понял, что все у нас получится. Теперь я полностью тебе доверяю. Прости, что смел сомневаться». Эта фраза стала последним, критическим моментом, когда я еще мог пойти на попятную. Теперь уже поздно, мосты сожжены, остается лишь оправдать ожидания.

Все закончилось, и я чувствовал явное облегчение. На душе было ясно и спокойно. Полный абстрактных раздумий об уготовленном мне будущем, вслед за толпой пассажиров я ступил на платформу московского Ленинградского вокзала…

И тут же все мысли испарились. На перроне, с двумя стаканами покупного горячего кофе в руках, лучась улыбкой Моны Лизы, стоял Михаил.

33

В начале весны произошло неожиданное и очень радостное для меня событие: в институтском сборнике была опубликована подборка моих стихов. Это была первая стихотворная публикация в моей жизни, и вышла она благодаря Мише. Не сказав мне ни слова, он отобрал на свой вкус несколько моих стихотворений и отнес составителям сборника. Официально литературные материалы для сборника проходили конкурсный отбор, но на деле печатались в нем по блату те, кто имел нужные связи. Для олимпийцев такие публикации были нередки, собственно, больше-то многих из них нигде и не печатали. Но для первого курса это было серьезным прорывом, обо мне даже вышла небольшая заметка в студенческой газете. Иллюстрировала ее моя фотография – не слишком удачная, но зато крупная и цветная. Благодаря вышедшей подборке и этой заметке ко мне снова пробудился потерянный было интерес среди студентов.

Последние два месяца я вел довольно замкнутый образ жизни и практически ни с кем не общался, несмотря на то, что начал исправно посещать занятия. С однокурсниками у меня отношения изрядно испортились из-за олимпийцев и «творческих успехов», так что сидел я за партой на семинарах обычно в одиночестве. Тусоваться с «богами» после новогодних каникул я тоже прекратил – я ведь решил исправиться. Новичку вылететь из олимпийской тусовки было куда легче, чем туда попасть – пару раз откажешься от приглашений, и больше тебя не позовут. В довершение всего и Михаилу было последнее время как-то недосуг. На него навалилось много работы в газете, тогда как у меня стало с редакцией как-то не клеиться, к тому же Алексик начал проводить у него почти все свободное время. Так что я вдруг оказался в полной изоляции, отрезанным от живого общения. В общежитии, где всем об одиночестве приходится только мечтать, я сидел как крыса в своей норе и не был нужен ни одной живой душе. В институте в перерывах между занятиями я понуро стоял на балюстраде, разглядывая со второго этажа снующих внизу людей, и завидовал их оживленному смеху и разговорам. Но стоило мне приблизиться к группке однокурсников, как они замолкали, ожидая, когда я уйду.

Одиночество не было для меня чем-то новым, и первое время я спокойно переносил его. Даже был ему рад. Никто не отвлекал меня во время сессии, я целыми днями лежал, окруженный стопками книг, и с удовольствием изучал экзаменационную программу. В дни подготовки к экзаменам я казался себе намного умнее, чем обычно. Казалось, в голове одна за другой рождаются гениальные идеи. Пока глаза бежали по строчкам, вышедшим из-под пера классиков, мозг создавал свой текст, свои строчки на воображаемой бумаге, и мне ужасно хотелось писать. Желание это, правда, оставалось нереализованным – во время сессии на это не было времени, а после нее уже не было желания. С каждым последующим днем одиночество давило все сильнее. Оказалось, я совершенно не умею с ним справляться. Наедине с собой я умел только читать, слушать музыку и предаваться размышлениям, но вот пойти прогуляться, сходить на выставку или посетить театр – для этого мне был необходим второй. Это была одна из причин, почему мне с детства хотелось иметь собаку: всегда была бы причина сходить в парк или хотя бы подышать воздухом в ближайшем сквере. Особую слабость я испытываю к доберманам – гладкие, пластичные, эдакие собаки-аристократы. Но завести собаку не было возможности, сначала не разрешали родители, теперь – правила проживания в общежитии.

В начале февраля, во время недели каникул, на которую я не смог уехать домой из-за «хвостов», я вообще готов был повеситься с тоски. Общежитие наполовину опустело, Михаил не объявлялся, мне решительно незачем было выходить из комнаты, разве что в магазин за продуктами. Периодически звонил и писал Андрей, хотя уже и не каждый день (вероятно, тоже был занят), но урывочное общение на расстоянии, казалось, только подчеркивало мою полную никомуненужность.

И вдруг ажиотаж вокруг публикации – словно глоток свежего воздуха! Я больше не был невидимкой. Со мной вновь разговаривали, поздравляли, расспрашивали, как мне удалось пробить стихи в сборник, и не верили моим объяснениям, что я ничего об этом не знал.

Михаил не говорил мне о публикации, пока она не вышла. Он принес мне мой авторский экземпляр прямо в общагу и заставил долго читать оглавление, прежде чем я понял, зачем он дарит мне эту книжку. Я так обалдел, что долго не мог сообразить, что же произошло. Но когда до меня наконец дошло, восторгу не было предела! Я с визгом повис у Михаила на шее и долго не отпускал, прыгая на одном месте, пока он, устав от моей неистовой благодарности, мягко не расцепил мои руки.

– Ты меня задушишь, маленькое чудовище, – он по-отечески поцеловал меня в лоб и отстранился. – И то, что твои стихи опубликованы, не делает их лучше. Они все так же отвратительны, как и полгода назад.

Но добродушная улыбка на его слегка поросшем щетиной лице полностью противоречила суровости слов, так что я продолжил радоваться, хотя и более умеренно.

Через неделю после выхода публикации мне позвонил Константин, один из олимпийцев:

«Это дело надо обмыть. Наши собираются сегодня вечером на чердаке, как обычно. Обязательно приходи, будешь королевой вечера. Михаил? Да, обещал быть».

Я думал было отказаться, но мне до того надоело сидеть в одиночестве, что я в конце концов принял приглашение. И правда, почему нет? Ничего такого делать я не собираюсь: ну посидим, выпьем, кальян покурим. Да и похвастаться хотелось, чего уж там. Тем более, там будет Миша, в его присутствии я всегда сумею вовремя остановиться.

В общем, я пошел.

34

В центре Москвы немудрено заблудиться, петляя в переулках и переулочках Арбата. В одном из таких переулочков в небольшом краснокирпичном особнячке находится ресторан, стилизованный под средневековую харчевню. Он сразу бросается в глаза благодаря центральному входу, оформленному в виде огромного глиняного кувшина. Зайти поужинать в эту харчевню может каждый – у кого есть деньги, конечно. Но никто из посетителей, даже завсегдатаев этого заведения, не знает, что происходит на втором мансардном этаже ресторана. Около лестницы, ведущей наверх, нет охраны, нет двери с чугунным замком, вход перегорожен лишь тонкой крученой веревкой, протянутой между перил. Но и этой символической преграды достаточно, чтобы никому и в голову не пришло пойти посмотреть, что находится у него над головой. Если бы нашелся смельчак, способный переступить через веревку и подняться по лестнице, он попал бы в небольшой зал с низким, скошенным по бокам потолком и маленькими цветными окошками, плохо пропускающими свет с улицы. Попади он сюда днем, он бы не увидел ничего особенного – пара широких диванов друг напротив друга, разделенных длинным деревянным столом, потертый заплеванный пол, припылившаяся музыкальная система в углу. Но если б он зашел вечером, то увидел бы, как меняется это помещение под тусклым освещением красных ламп. Прорезая ночную мглу, красный свет придает зальцу загадочный, можно даже сказать, мистический вид. Старая аудиосистема начинает играть ритмичную музыку, на столе появляется выпивка и закуска, разжигаются кальяны. Один за другим в залец поднимаются «боги». Обычно их собирается человек пять-десять, в конце недели бывает и пятнадцать. Это их царство, их притон, постоянное место тусовки. Как они заполучили такую роскошь? Очень просто. Отец одного из них – хозяин этого заведения.