Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре - Владимир Малюгин

Надо, конечно, и в ротах побывать, проверить караулы. В любой час жди нападения.

Аркадий обошел роты. Все, кажется, в порядке. Поднялся на крыльцо штаба. В углу, у секретного ящика, стоял часовой — молодой безусый парень лет семнадцати.

«Пожалуй, погодки мы с ним», — подумал Аркадий.

— Ну, как служба, товарищ красноармеец?

— Идет служба, товарищ комполка! — вытянувшись в струнку, отрапортовал часовой.

— А вы разве знаете меня?

— Кто же вас не знает, товарищ Голиков, — улыбнулся боец. — Вас весь полк должен знать.

— А тебя как зовут? — уже хмуро спросил командир и подумал: «Ну и болтливый парень, разве не знает, что на посту разговаривать не положено?»

— Воротынец я, Николай Воротынец. У нас полсела фамилие такое. Нижегородские мы, — охотно доложил часовой.

Аркадий снова нахмурился, а потом неожиданно озорно улыбнулся:

— Ну вот что, товарищ Воротынец. Понимаешь, какая беда у меня приключилась. Оставил я в караульном помещении полевую сумку.

Часовой на минуту заколебался. Очень ему хотелось командиру угодить! Он уже сделал шаг к двери, но вдруг остановился.

— А как же пост?

Аркадий снова испытующе взглянул на часового: поймет или не поймет?

— Дай твою винтовку, постою за тебя. Дело привычное.

— Ну, раз такое дело — тогда берите! — обрадовался боец.

Красноармеец отдал винтовку и побежал в караулку за полевой сумкой.

Когда «часовой» ушел, Аркадий даже плюнул с досады: «Вот тебе и часовой — винтовку отдал и побежал начальству прислуживать. Позор тебе, товарищ комполка. Позор! Нечего сказать — хороши твои солдаты».

Вскоре возвратился Воротынец, а за ним караульный начальник. Вид у «часового» был бледный. Караульный, видно, уже дал жизни растяпе, и тот стоял, виновато понурив голову. Весь вид его говорил: «Вы уж извините, товарищ командир полка, оплошал».

А караульный начальник разводил руками.

— Молод еще парень. Месяц всего служит. Слаб в уставах. Вы уж извините, тут и мой недосмотр налицо.

— Я‑то, может, извиню, — строго сказал Аркадий, — а вот бойцы извинят ли? А пока по пять суток ареста каждому. Понятно?

— Понятно, товарищ комполка.

Караульного начальника и часового у секретного ящика сменили. Но разве в этом дело! Аркадий вызвал всех командиров в штаб, и разговор там состоялся суровый, откровенный. Мужской разговор.

А через час еще новость: Митя Похвалинский проштрафился. Похвалинский — земляк командира полка — тоже из Арзамаса. С ним Аркадия познакомил уже в полку старый друг — Коля Кондратьев.

Так вот этот земляк — и парень вроде бы аккуратный — взял верховую лошадь и поехал по каким-то делам (Похвалинский в полку был на политработе) в расположение одной из рот верст за двадцать от Моршанска. То ли неожиданного нападения бандитов боялся — и торопился, то ли кавалерист Похвалинский был плохой, только недосмотрел он за конем и седлом стер ему холку.

Аркадий, осматривая лошадей, заметил побитого коня.

— Кто побил холку?

— Похвалинский, товарищ командир полка!

— Позвать его сюда!

Вскоре появился Похвалинский.

— Твоя работа, земляк?

— Моя.

— А ты знаешь, что таким лихим кавалеристам полагается трое суток «губы»?

— Аркадий, ведь я… Я нечаянно, торопился пакет доставить, — начал оправдываться Похвалинский.

— Никаких Аркадиев в армии нет!

— Товарищ командир полка, — поправился Похвалинский, — но ведь я же говорю, что нечаянно.

— За нечаянно бьют отчаянно. Это у нас еще мальчишки в Арзамасе говорили, — нахмурился Аркадий. — Ступай к ротному и скажи, чтобы дал пять суток «губы». Может, тогда поймешь, что коня надо беречь.

— Слушаюсь, товарищ командир полка!

«…Вот так за полдня пятнадцать суток ареста наложил. Какой неудачный день!

Война есть война, и тут не до шуток. Воевать — не в бабки играть, — думал Аркадий. — А Митьку все-таки жалко, — подумал он, — можно бы и двое суток дать». С досады махнул рукой и зашагал в штаб на совещание с командирами рот.

Через пять дней Аркадий пошел проведать Митю.

Похвалинский вытянулся и застыл перед командиром по стойке «смирно».

— Вольно! — скомандовал Аркадий и, улыбнувшись, спросил: — Ну как дела, земляк? Что из дома пишут?

Вытянувшись снова, Похвалинский отчеканил:

— Так точно, товарищ командир! Пишут!

— Да ты что, Мить, словно перед белым генералом. Была же команда «вольно», значит, «вольно». А то, словно обалдел: «так точно», «точно так». Я серьезно тебя спрашиваю. А то мне уже недели две писем нет. Как там в Арзамасе поживают?

Митя недоуменно глядел на своего земляка и думал: «Шутит, что ли, или опять подвох какой».

Аркадий догадался, в чем дело, и громко расхохотался.

— Ну и чудак-человек ты, Митька! Тут за тебя Колька Кондратьев приходил хлопотать. Отмени, говорит, приказ, ведь свой парень, земляк, где это, говорит, видано, чтобы за такое дело пять суток бахнуть. Так я ему на это сказал и тебе скажу: дружба дружбой, а служба службой. И не обижайся! А теперь рассказывай, что пишут из Арзамаса.

От Мити Аркадий узнал много нового, а вскоре, когда банды Антонова были уничтожены и рассеяны и уже не представляли угрозы на Тамбовщине, сам написал друзьям.

«Воевать кончено… — сообщал Аркадий своему другу Саше Плеско. — В течение лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка… Живу хорошо. Хромать перестал. Собираюсь в Академию Генерального штаба в Москву».

…Но поехать в Академию не пришлось. Совсем неожиданно Голикова вызвали в штаб ЧОНа.

ЧОН! Так называлась боевая организация большевистской партии в годы гражданской войны. Каждый член партии и комсомола в частях особого назначения с винтовкой в руках, как верный часовой, охранял завоевания Октября.

Штаб ЧОНа направил Аркадия в Приуральский военный округ — для формирования Отдельного Коммунистического батальона на борьбу с бандами в Тамьян-Катайском кантоне.

Затем новый приказ: Голиков направляется в Енисейскую губернию на борьбу с отрядами Соловьева. Эти банды в таежных дебрях Ачинского уезда и в степях Минусинского грабили золотые прииски, кооперативные лавки, убивали красноармейцев, нарушали телеграфную связь.

Из Арзамаса Аркадий получил горькую весть: мама вместе с другими товарищами в августе 1920 года уехала из Арзамаса на борьбу с басмачами в Иссык-Кульскую долину. Значит, то, чему Аркадий сначала не верил, правда. Грустно не только оттого, что мамы нет дома. Грустно и даже горько потому, что ни отец, ни мать уже никогда не встретятся под родной крышей. В их отношениях произошло непоправимое: Наталья Аркадьевна полюбила другого человека и вышла за него замуж.

Аркадий хорошо знал Александра Федоровича, старшего брата Зины Субботиной, с которым уехала мама; это хороший коммунист, честный и всеми уважаемый. Нет, Аркадий не винил свою мать; она очень умная, милая, хорошая, и, конечно, ее любовь не простое увлечение; к тому же уехала она на очень трудное и ответственное партийное задание.

И все же очень жалко и отца, и маму.

Когда Аркадия послали в Сибирь, к границам Тана-Тувы, на борьбу с бандами Соловьева, он заезжал в дивизию к отцу. Петр Исидорович был тогда комиссаром штаба 35‑й дивизии.

Встретились они в вагоне, где размещался штаб. И здесь, в узком вагонном коридоре, состоялся у них большой и откровенный разговор — о том, как часто в жизни бывает совсем не так, как думалось, как хотелось и мечталось.

Отец и сын не виделись очень давно. Пожалуй, с марта 1918 года, когда Аркадий приезжал к Петру Исидоровичу в Пензу. Помнится, тогда они ходили в Народный дом на спектакль «Старческая любовь». О чем этот спектакль, Аркадий уже забыл, запомнилось лишь смешное его название — «Старческая любовь».

Петр Исидорович вспоминал сослуживцев, расспрашивал о Наталье Аркадьевне, ее знакомых, и где они сейчас, и кто кого любит и ненавидит, и чем живет. И еще говорил о том, как странно судьба разбросала всех Голиковых по свету, даже встречаются они только в пути или вот, как сегодня, на колесах. И все-таки хорошо, что в пути: дорог впереди еще немало, и пусть они, Голиковы, никогда не будут стоять на месте, отсиживаться где-то в стороне от жизни. А она всегда прекрасна, несмотря на все невзгоды, боли и обиды…

Он умница, папка! Аркадий еще крепче полюбил отца после той памятной встречи. Не было тогда сказано ни одного злого слова о матери, и может быть, потому вдруг потеплело у Аркадия на сердце и жизнь показалась ему совсем хорошей, и конечно, она, жизнь, еще не раз улыбнется Голиковым — ведь они заслужили право на счастье в боях с ненавистным врагом.

В феврале 1922 года Аркадий приехал в Красноярск. В губернском комитете партии ему рассказали о сложившейся обстановке.

Иван Соловьев, в прошлом казачий урядник, колчаковский каратель, в двадцатом году был арестован, но сумел бежать из тюрьмы и в скором времени организовал в Минусинском уезде хорошо вооруженную банду, в которую вступили и уголовники.