Двенадцатая дочь - Арсений Миронов

М-да. Звучит неубедительно. О каких шахматах может идти речь, когда два юных необузданных существа остаются вместе на берегу бушующей летней ночи, и в небе звенят обнаженные горячие звезды, и влажные уста ищут змеиной сладости запретного поцелуя, и непреодолимый магнетизм молодости корежит полуобнаженные тела, плющит, тащит и волочит их навстречу друг другу, сминая и колбася на своем пути все, включая ханжеские предрассудки, дорогую одежду и случайно попавшуюся в зазор мебель. О, как это было восхитительно! Разумеется, мы не могли играть в шахматы, мы занимались совсем другими делами.

Мы разглядывали гербарий.

Метанка была восхитительно хороша. Я тоже был ничего. Ваш покорный слуга возлежал рядом с ней, как кусок бычьего дерьма — рыхлый, жирный и неунывающий.

Нам было хорошо до половины пятого, когда солнце вдруг очнулось и ринулось на подъем. Рассвет, подумал я — и ужаснулся. И покрылся потом холодным, и разодрал одежды свои. Ибо пришло время возвращать Метанку в дом боярина Катомы.

А Метанка и не думала уходить.

— Милый, милый, миленький, — сонно журчала она, клоня глупенькую свою и кудрявую голову мне на плечо. — Мы с тобой поженимся, и купим маленький шалашик на полянке, и будем жить…

— Да-да, — озабоченно ответил я. — Ух ты! А время-то уже — ого! Восемь утра!

— И мы будем вставать рано-рано, до рассвета… И ты будешь выходить в чисто поле, где будет ждать тебя твой верный конь и твой верный плуг… И ты будешь трудиться, ты будешь пахать с рассвета до обеда, а я буду сидеть дома и прихорашиваться, чтобы когда мой любимый пришел, я могла встретить его самым сладким поцелуем на земле…

— М-да, — кашлянул я. — Погляди-ка в окно, звезда моя: солнце восходит. Здравствуй, жаба, новый день! Пора вставать, звездуля.

— …И мой сладкий поцелуй напитает тебя силой и бодростью, чтобы ты мог вернуться на поле и пахать с обеда до самого позднего вечера… А я буду ждать тебя, я буду расчесывать свои косы частым гребнем и вышивать себе прекрасные платья, чтобы быть самой красивой и нежной женой на земле… И когда ты вернешься домой на закате, мы бросимся в пучину супружеского ложа и будем любить друг друга до рассвета! А на рассвете ты проснешься и снова выйдешь в чисто поле…

— Точно-точно, — поспешно заметил я. — Пора-пора в чисто поле. Вставай, харэ валяться! Тебя дома ждут.

— О нет… Я отсюда ни-ку-да не пойду, — мечтательно заулыбалась Метанка, не размежая томных ресниц. — Отныне мой дом — твой дом. И место мое — подле тебя, любимый.

— Но… папа Катома ждет!

— Милый… — Метанка протянула теплую ручку и потрепала меня за ушком. — Мы все очень любим старичка Катому, но… я уже взрослая девушка и должна принадлежать не родителям, а обожаемому супругу… Кстати, когда у нас свадьба?

— Послушай, ведь ты же умная женщина! Ты должна понять, что…

— Я совсем не умная, милый. У меня даже зубки мудрости не выросли пока. Так когда, говоришь, мы женимся?

— Завтра, — жестко кивнул я. — А сегодня тебе обязательно нужно сходить к папе Катоме. Чтобы это… кхм… испросить у него родительского благословения.

— Ах, милый… я абсолютно никакая. Я ослабела от меда и любви. Такая сладкая немочь в ногах, просто улет… Пусть папочка Катомочка сам придет и всех благословит, ладно? А я еще капельку полежу… вот так…

И она лениво перевернулась на спину. Изгибаясь и колыхаясь, потянулась, как сонная львица.

— Что за развратная поза? — поинтересовался я сквозь зубы. Глядя на Метанку, мой организм откровенно страдал. С одной стороны, организму хотелось дико наброситься, изнасиловать и обесчестить напрочь. С другой стороны, тревожили воспоминания о суровом посаднике: если до рассвета Метанка не вернется домой, обесчестить могут уже меня самого, и весьма эффективно.

Поймав мой нездоровый взгляд, ведьма быстренько оправила подол платьица:

— Ты прав, милый. До свадьбы я должна быть скромной девочкой.

Тяжело вращая мыслями, я терзался: как ее выгнать? А что, если… к примеру, обидеть ребенка? Наехать, оскорбить, задеть за живое? Однако… если я просто скажу Метанке, что соврал насчет нашей свадьбы, это будет перебор. Она скорее всего попросту удавится. А мне нужна совсем маленькая обида, ссора на один день. Чтобы девчонка встала в гневную позу, фыркнула, зыркнула гневно и гордо удалилась домой к папе Катоме.

Срочно нужно разгневаться. На что-нибудь. Я привстал, набычился, закатил глаза. Потом побагровел, нахмурился и гневно заблистал очами.

— Ненавижу блондинок, — выпалил внезапно. — Обожаю маленьких сухоньких плоскогрудых брюнеточек с короткой стрижкой. С крошечными черными глазками. Это так эротично. Если хочешь знать, мой секс-символ — госпожа Хакамада. А блондинок грудастых я просто ненавижу. Меня с них рвет! Ф-фу, гадость, буэ-э-э!

Метанка вздрогнула, побледнела… Вскочила с кровати! Глаза лихорадочно заблестели. Ну вот, подумал я, как все просто. С первого раза зацепил.

— Милый! Я все сделаю! Все как ты хочешь! — прошептала Метанка и… метнулась к туалетному столику, где на полочке перед медным зеркалом лежали огромные ножницы (помнится, я пытался стричь ими когти, но они сломались). Сумасшедшая девка! Схватила ножницы, резким движением перекинула на плечо шумящую волну золотых кудряшек… Мелькнула металлическая молния, что-то глухо звякнуло… лезвия распахнулись…

— Нет! — заорал я. — С башни рухнула? Что… что ты делаешь?!

— Отрезаю последние волосы, милый, — деловито пояснила Метанка, по-прежнему примериваясь лезвиями к шевелюре. — Будет классная стрижечка! А потом… я знаю, как добиться замечательного черного цвета. Нужно раздобыть немного русалочьей желчи — и мои волосы навсегда станут черными, как глазницы у негра в черепе.

— Не надо! — я бросился и выдернул жуткий инструмент из нежной бестрепетной ручки.

— Я схожу к бабке Хабалке, милый. Бабка Хабалка творит чудеса, она великая визажистка, гроссмейстер красоты, она мне поможет! Она сделает косметическую операцию. Она может приложить к моей груди какие-то гнилые корешки, и тогда груди станут маленькие и сморщенные, как куриные гузки. Тебе понравится, вот увидишь. Это так забавно!

— Угу, — проворчал я. — Судя по всему, ты уже лечилась у бабки Хабалки. В прошлый раз она прикладывала корешки к твоей голове?

— Ой, как ты прав, любимый. Я такая глупая, просто обвал! Куриные мозги. Но… ведь это хорошо для женщины, правда? Ты такой умный, ты будешь думать за двоих! А мое дело — мыть посуду и рожать детишек. Я так хочу детишек, милый!

— А знаешь что? А кстати… Я — импотент, вот.

— Ох, правда! Ура! Я стеснялась тебе признаться… страшно боюсь рожать. Мы будем целоваться, только целоваться, это так романтично. А детишек возьмем в сиротском доме, правда ведь?