Женщина из Пятого округа - Дуглас Кеннеди

—      Вы много пили, — сказала она.

—      Надо же, вы, оказывается, tres perspicace.[85]

—      Нет, просто я всегда вижу, когда мужнина пьян.

—      Хотите письменного признания?

—      Знаете, это не преступление. По правде говоря, я одобряю, когда мужчина пьет. Особенно если он это делает, чтобы заглушить боль прошлого.

—      Алкоголь не заглушает боль. Он просто вырубит память… до следующего утра Ничего не забывается. Ничего.

—      Ну, это какой-то манихейский взгляд на мир.

—      Нет, это просто манихейский взгляд на самого себя.

—      Вы не слишком-то довольны собой, не так ли?

—      Кто вы, черт возьми?

Она игриво улыбнулась, в ее глазах зажглись озорные искорки. И мне вдруг захотелось переспать с ней.

—      Кто я? Я — женщина, которая в настоящий момент стоит на балконе в Шестом arrondissement,[86] смотрит на Пантеон и беседует с американцем, явно запутавшимся в жизни.

—      Могу я поцеловать подол вашей shmatte,[87] доктор Фрейд?

Она снова закурила и произнесла:

—      Shmatte. Это иудейское слово. Вы еврей?

—      Моя мама была еврейкой.

—      Ну значит, и вы еврей. Мать является носителем веры и передает ее…

—      Как триппер.

—      А другая ваша половина? — спросила она.

—      Унылый среднезападный конгрегационалист.

—      Так вы считаете своего отца скучным человеком?

—      Вы задаете много вопросов.

—      Кажется, вы не прочь на них ответить.

—      Я не люблю говорить о себе.

—      Все американцы любят говорить о себе. Так они самоутверждаются.

—      Какая оригинальная мысль.

—      Я рада, что вы так думаете.

—      А теперь, с вашего позволения, угадаю я: вы профессор семиотики из Сорбонны и защитили докторскую диссертацию по символическим нюансам американской культурной жизни…

—      Нет, — сказала она, — но я уверена в том, что ваша докторская диссертация была бы близка к этой теме.

—      Вам известно, что я преподаватель?

—      Нет, просто догадка. И ваша область…

—      Кинематограф. Была. Я больше не преподаю.

—      Вы потеряли работу?

—      Мы раньше не встречались? Или у вас имеется досье на меня?

Улыбка.

—      «Нет» на оба ваши вопроса. Я просто несу всякую чушь, как говорят в вашей стране.

—      А каким словом обозначается «чушь» в вашей стране?

—      Двумя словами: buta beszed.

—      Вы из Восточной Европы?

—      Браво. Венгерка.

—      Но ваш французский… он безупречен.

—      Если вы не родились французом, ваш французский никогда не будет безупречным. Но после пятидесяти лет в Париже он становится вполне сносным.

—      Пятьдесят лет? Должно быть, вас привезли сюда младенцем.

—      Лесть всегда приятна… и всегда очевидна. Мне было семь лет, когда я приехала сюда в 1957 году… Ну вот, теперь я выдала вам жизненно важную информацию: свой возраст.

—      Вы выглядите потрясающе для своих лет.

—      Теперь мы перешли от легкой лести к абсурдной.

—      У вас с этим проблемы? — спросил я.

Она коснулась моей руки двумя пальцами.

—      Ни в коем случае.

—      У вас есть имя?

—      Есть.

—      И…

—      Маргит, — произнесла она, отделяя один слог от другого.

—      А фамилия?

—      Кадар.

—      Маргит Кадар, — с трудом выговорил я. — Кажется, был какой-то венгерский вождь по фамилии Кадар?

—      Да, — кивнула она, — коммунистическая марионетка, которую поставили Советы, чтобы контролировать нас. Мы с ним не родственники.

—      Выходит, Кадар — довольно распространенная фамилия в Венгрии?

—      Я бы так не сказала. А у вас есть имя?

—      Вы пытаетесь сменить тему.

—      Ко мне мы еще вернемся. Но только после того, как я узнаю ваше имя.  

Я назвал себя и добавил:

—      Только первая буква в имени Гарри не проглатывается, как это делают французы.

—      Значит, вам не нравится, когда вас называют Арри? Но вы тоже говорите на очень приличном французском.

—      Приличном, потому что я американец… а всех американцев считают невежественными и не обучаемыми.

—      Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется дефектом зрения…

—      Джордж Оруэлл?

—      Браво. Он был очень популярным писателем в Венгрии, мистер Оруэлл.

—      Вы имеете в виду, в годы коммунистического режима?

—      Да, именно это я и имею в виду.

—      Но, если вы уехали в пятьдесят седьмом, то, должно быть, избежали всей этой сталинской мути.

—      Не совсем, — сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой.

—      Что вы хотите этим сказать?

—      Только то, что сказала: не совсем.

Тон моей собеседницы был спокойным, но достаточно твердым — намек на то, что ей не хотелось развивать эту тему. Поэтому я не стал настаивать и предложил другую:

—      Единственный венгерский анекдот, который я знаю, принадлежит Билли Уайлдеру. Он сказал: «Во всем мире только венгр способен зайти следом за вами в дверь-вертушку и выйти первым».

—      Вы действительно специализируетесь в кинематографе.

—      Это было раньше.

—      Хорошо, дайте-ка угадать… Вы пытаетесь стать романистом… как половина присутствующих в этом… театре абсурда.

—      Да, я потенциальный писатель.

—      Потенциальный? Почему вы себя так называете?

—      Потому что я еще ничего не опубликовал.

—      Вы пишете почти каждый день?

—      Каждый день.

—      Значит, вы писатель. Потому что пишете. Действительно пишете. Вот в чем разница между настоящим художником и позером.

Я благодарно коснулся ее руки:

—      Спасибо за эти слова.

Она пожала плечами.

—      А вы? Чем занимаетесь вы? — осмелился спросить я.

—      Я переводчик.

—      С французского на венгерский?

—      Да, и с венгерского на французский.

—      Работы много?

—      Работаю. В семидесятых и восьмидесятых был завал, французы гонялись за современными венгерскими авторами… Да, понимаю, это звучит комично… но одно из немногих качеств, за которые я всегда уважала французов, это их любознательность в культуре.

—      Одно из немногих?

—      Именно это я и сказала.

—      Выходит, вам здесь не нравится.

—      А вот этого я не говорила. Я просто сказала…

—      Я помню, что вы сказали. Но в ваших словах намек на глубокую антипатию к этому месту.

—      Это не антипатия, двойственное отношение. В конце концов, что плохого в том, что испытываешь двойственное отношение к стране, работе, супругу, даже к лучшему другу?

—      Вы замужем?

—      А вот теперь, Гарри, хорошенько подумайте. Будь я замужем, стала бы я убивать время в этом салоне?

—      Ну, если вы несчастливы в браке…

—      Я бы просто завела любовника.

—      У вас есть любовник?

—      Могла бы иметь… если бы попался достойный.

Я почувствовал, что напрягся. Встретив ее улыбку, я снова коснулся ее руки. Она тотчас отстранилась.

—      С чего ты взял, что речь о тебе?

—      Чистое самомнение.

—      Прекрасный ответ, — сказала она и сама взяла меня за руку.

—      Так у вас действительно нет мужа?

—      Зачем тебе это знать?

—      Праздное любопытство.

—      У меня был муж.

—      И что случилось?

—      Это долгая история.

—      Дети?

—      Была дочь.

—      Понимаю.

—      Нет, — сказала она. — Не понимаешь. Такого никто никогда не поймет.

Молчание.

—      Извините, — сказал я. — Я не могу себе предстать, каково это…

Маргит прижала палец к моим губам. Я поцеловал его. Несколько раз. Но когда мои губы скользнули вниз по руке, она прошептала:

—      Не сейчас, не сейчас…

—      Хорошо, — прошептал я в ответ.

—      Так когда твоя жена развелась с тобой?

—      Хороший вопрос, чтобы испортить настроение…

—      Ты же спрашивал, есть ли у меня муж, дети. Думаю, это дает мне право спросить тебя…

—      Она ушла от меня несколько месяцев назад. Развод в стадии оформления.

—      И сколько у тебя детей?

—      Как вы догадались, что у меня есть дети?

—      По тому, как ты смотрел на меня, когда узнал, что я потеряла дочь. Я сразу поняла, что ты отец.

—      Вы так и не оправились после этого? — спросил я.