Штрафной батальон - Евгений Погребов

— Ложился бы отдыхать, Константиныч, управимся, чай… — по-свойски заметил Сикирин. Он считал для себя более удобным обращаться к Павлу, величая его одним отчеством.

— Успею еще бока отлежать.

Салов прозрачно хмыкнул.

— Боится он, — снисходительно пояснил Сикирину, — вдруг все заснут, а я тебя по башке поленом — в дверь да под откос. Думаешь, он поверил, что я дневалить по охоте вызвался? Данила не малахольный — понимает! А и молодец у нас гражданин взводный — умный! — щурясь в упор на Павла, откровенно насмехался цыган.

Яффа, прислушивавшийся к его словам, вдруг отложил недоклеенные карты, утер рукавом сбегавшую по подбородку слюну, ощерился:

— Ты че светишься, морда лошадиная?! В придурки лагерные подался? Смотри, допрыгаешься — замочим, и пикнуть не успеешь!

На Салова угроза Яффы не подействовала, он даже головы в его сторону не повернул, а Сикирин неожиданно вскипел.

— Перестань каркать, гадина клятая! Кончилось ваше царствие людей жизни лишать, как бы своей не лишился! — Плюнув в сердцах на железный печной бок, он указал пальцем на зашипевшее место. — Из тебя такой же пшик может получиться.

— Заткнись, дешевка! — Тело уголовника напряглось, готовое к броску, глаза злобно заблестели. Потянувшись к куче дров, он выхватил увесистую суковатую палку.

Но в руке Сикирина в тот же миг появилась раскаленная кочерга.

— Не сметь! — решительно и властно гаркнул Павел, вскакивая и становясь на пути Яффы. — Рядовой Василевич! Предупреждаю, скрывать не стану — будешь наказан по всей строгости дисциплинарного порядка.

— А пошел ты… начальничек! Боюсь я твоей гауптвахты! И тебя тоже! Расхрипатился!..

— Я командир взвода и старший вагона, мой приказ — для тебя закон. Что скажу — то и сделаешь!

— А мне все равно, кто ты есть. Плевать я хотел на твои указки. Своим вон указывай, чтоб не совались куда не надо. А к блатнякам не лезь. — Огрызаясь, Яффа, однако, сдавал назад, поближе к Карзубому, и там присел.

Взбешенный наглостью уголовника, Павел задохнулся, ущемленный вдобавок еще и сознанием того, что, дав увлечь себя сварой, лишь выказал свою слабость, держался совсем не по-командирски. Не утешала и поддержка голосов, заворчавших со всех сторон на Яффу. Досадуя, вернулся к огню, успев заметить, что все уголовники неподалеку от двери расположились и не особенно склочничали, как обычно, за лучшие места на нарах. Случайно ли цыган паясничал?..

Шло время. И снова, как в ночь прибытия на станцию, мыкался по путям трудяга маневровый, звучали рожки стрелочников, перекликались голоса. Наконец состав дернулся и, набирая ход, простучал по стрелкам.

Поехали.

Эшелон идет без остановок. Угнетаемые бездельем, штрафники торчат у раскрытой двери или отлеживаются, дымят самосадом. На верхних нарах, прямо над Павлом, — возня, хохот. Собрав вокруг себя тесный кружок, Кусков тешит друзей своими байками, в основном, конечно, про баб. Знает их Андрей чертову уйму, готов рассказывать часами — только попроси.

Костя Баев — ни с кем не спутаешь! — давится козлиным смешком, никак продыхнуть не может.

— Ну так вот, — прорывается сквозь смех голос Кускова, — вертаются с фронту два друга и ну своих жен с ходу пытать, как, мол, жить-поживали, мужнину честь берегли…

Щекотливые ситуации Кусков под восторг слушателей подает представлением в лицах, при этом безбожно привирает голосом и манерами, но не в ущерб впечатлениям своих зрителей.

Баев, кажется, совсем задавился смехом.

— Вот так-то, друг Туманыч, мотай на ус! — поучает рассказчик. — Красивых в жены выбирать надоть, хоть с прибытком в доме будешь. Кумекаешь? А ты к Малининой, к белобрысой этой, подваливать надумал. Да она тебе и лапши на уши навешает, и без сапог оставит!

— Дак я че, жениться, что ль, на ней… Сказанешь тоже! — полыценно отнекивался Туманов.

На одном из разъездов, пока дожидались встречного эшелона, вдоль состава пробежал солдат-почтальон с газетами и забросил в каждую теплушку по нескольку экземпляров «Правды», «Красной звезды» и саратовского «Коммуниста». Газетами необходимо было распорядиться старшему, но Павел проглядел момент, и они пошли нарасхват. Возникла давка.

Завладев газетой, один из штрафников — Покровский — тут же свернул ее трубочкой и под шумок сунул под шинель — на раскурку. Но другие увидели, подняли крик. А уголовникам только того и надо: за собой шкод не замечают, в порядке вещей, но за остальными зорко следят, чуть что — первые горлохваты и поборники справедливости.

— Ага-а! Стащил, гад! Бей его! — торжествующе взвыл Тихарь, с воплями набрасываясь сзади на Покровского.

Получив тычок в шею, Покровский отлетел к противоположной стороне, а там на него налетел Башкан, опрокинул на пол. И уже вдвоем на распростертого с остервенением накинулись.

— Не сметь! Разойдись! По местам! — Расталкивая штрафников, Павел бросился к дерущимся, поймал Тихаря за отворот шинели и отбросил на кучу дров. Махтуров и Бачунский тем временем навалились на Башкана.

— Назад! По местам! — свирепо осаживая попрыгавших в проход штрафников, рявкнул Павел, хватая одновременно за грудки поднимавшегося Тихаря и притягивая его грудь в грудь.

— Пусти, гад! Ему можно, да? Пусть не хапает, фраер! По-честному надо! — опаляя ненавистью, хрипел в лицо Тихарь, но не вырывался.

Сзади на всякий случай изготовился к броску Шведов. Павел разжал руки.

— Хватит! — И Покровскому, размазывавшему кровь по лицу: — И ты тоже — смотри у меня!

Сделал знак, чтобы расходились по местам. Успокаиваясь, наблюдал, как штрафники, подчиняясь приказу, нехотя забирались опять на нары.

— Газеты сдать!

Круглый Рушечкин услужливо покатился по проходу, собрал стопку газет.

Водворив порядок, Павел развернул «Правду»:

— Слушать всем. От Советского информбюро…

Вопреки ожиданию сводка оказалась предельно сухой и лаконичной. После недавнего сообщения о взятии Харькова предполагали услышать известия об успешном развитии наступления на Полтаву и Сумы, но о том не упоминалось. Говорилось лишь о возросшем ожесточении боев. На других фронтах изменение обстановки носило местное значение. Самая горячая точка — Воронежский фронт.

Закончив читать, Павел взглянул на число. Номер газеты был свежий.

— Стало быть, недалеко нам ехать, — деловито прикинул Костя Баев, определяя наиболее вероятное место назначения штрафного батальона.

У него тотчас нашлись горячие сторонники и противники.

— Не скажи. Где наступают, там и без нас обойдутся. А вот где припекает — отсюда не видно. Куда нас еще завернут — бабушка надвое сказала.

— Кто сказал, что не видать? Распрекрасно даже видно, и гадать нечего — под Харьков кинут…

Доморощенных стратегов в каждом подразделении хватает. И тут тоже — схватились, заспорили.

Призвав крикунов к порядку, Павел перешел к чтению «Красной звезды». Таким образом, сменяясь попеременно, зачитали все три газеты — от названий до адресов редакций. Интересовало все. Под впечатлением сообщений о подготовке к севу, о перевыполнении планов по выпуску вооружения вспоминали о родных краях, семьях, предполагали, кто и чем сейчас занят, как работает. Жизнь тыла и фронта неразрывно перекликалась с думами, тревогами и надеждами вчерашних рабочих и колхозников, надевших солдатские шинели. Комментировали содержание газетных полос всяк по-своему.

В «Коммунисте» попалась заметка об успешном ходе ремонта тракторов в Сосновской МТС. Дроздов и Муратов переполошились:

— Это ж наша МТС! О нас пропечатано!..

Выпросили газету, каждую строчку раз по пять перечитали.

— Мой «СТЗ» на стану в колхозе остался, Дуське Фроловой, поди, передали, — сокрушенно припомнил Дроздов, — и че с ним делать будет, дуреха, — ума не приложу. Не петрит ведь ни бельмеса. А в нем бы только кольца поменять да перетяжки вовремя делай — весну-то и отпахал бы…

— Можа, инвалид какой с фронту подвернется, — высказал догадку Муратов, но и сам, верно, не очень на нее полагался.

Сикирину родной завод припомнился.

— Ты со мною не спорь! — напирал он на Туманова. — Говорю тебе, про нас в «Правде» прописали — значит, слушай. Н-ский авиационный на 156 процентов план выполнил. Наш это завод, точно. У нас знаешь какие мастера? Во! — показал он большой палец. — Я сам двадцать три года у станка простоял. Всей твоей жизни не хватит…

— Наш — ваш! Сто пятьдесят шесть процентов! — непонятно на что озлясь, поднялся Бачунский. — Фронту самолеты нужны, а он за картошкой трубачил, мастер хваленый…

Сикирин обиженно крякнул, но возражать не стал. Пойми, какая муха этого Бачунского укусила: то молчит, слова не добьешься, то к каждому пустяку цепляется, поедом ест.