К новой свободе: Либертарианский манифест - Мюррей Ротбард

Особенно унизительна ситуация с врачами, которых забирают в армию в возрасте, когда все остальные специальности уже могут не опасаться призыва. Врачей что, наказывают за то, что они решили стать медиками? Что может служить моральным оправданием тяжкого бремени, возлагаемого на людей этой чрезвычайно важной профессии? Что же это за способ решения проблемы дефицита врачей – довести до всеобщего сведения, что если ты решишь стать врачом, то тебя заберут в армию, причем в весьма зрелом возрасте? Повторим еще раз, потребность вооруженных сил в медиках легко удовлетворить, если правительство решится установить военным врачам заработную плату в соответствии с рыночными ставками и к тому же будет выплачивать им надбавку за риск. Когда правительству нужны ядерные физики или специалисты по стратегии, оно предлагает им очень хорошее жалованье. А врачи что, низшая каста?

Хотя призыв в вооруженные силы представляет собой тяжелую форму подневольности, есть и другая, более тонкая и, соответственно, менее распознаваемая форма: устройство армейской жизни. Подумайте сами: в какой еще профессии дезертирство, т.е. отказ от дальнейшей работы на определенном рабочем месте, наказывается с такой суровостью – тюрьмой, а порой и смертной казнью? Если кто-то решит бросить работу на General Motors, разве его расстреляют на рассвете?

Могут возразить, что в случае военнослужащих солдаты и офицеры добровольно берут на себя обязательство отслужить определенный срок, а потому они обязаны служить до его истечения. Но ведь сама идея срока службы является лишь частью проблемы. Представьте себе, например, что инженер подписал контракт с ARAMCO и теперь обязан отработать три года в Саудовской Аравии. Через несколько месяцев он решает, что эта жизнь не для него и уезжает назад в Штаты. Понятно, что он не выполнил взятые обязательства – нарушил условия договора. Но разве закон преследует такого рода нарушения обязательств? Короче говоря, может и должна ли правительственная монополия вооруженных сил принуждать солдата оставаться на посту до конца установленного срока? Если да, то перед нами принудительный труд и порабощение. Потому что военнослужащий действительно подписался на определенный срок, но в свободной стране его тело остается его личной, причем исключительной собственностью. На практике, да и в либертарианской теории, можно критиковать инженера за нарушение обязательства, можно занести его имя в черный список, чтобы предупредить другие нефтяные компании, можно заставить его вернуть подъемные, но никто не может удержать его на службе в ARAMCO на весь трехлетний период.

Но если это верно в отношении ARAMCO, любой другой корпорации или работы в частном секторе, почему в армии должно быть иначе? Если человек подписался на семь лет, но убывает досрочно, нужно ему это позволить. Он потеряет право на пенсию, будет подвергнут моральному осуждению и окажется в черном списке, но, владея своим собственным телом, он не может быть порабощен против своей воли.

Могут возразить, что вооруженные силы – это чрезвычайно важная организация, а потому она нуждается в подобных принудительных санкциях, без которых обходятся другие виды деятельности. Оставим в стороне такие важные сферы деятельности, как медицина, сельское хозяйство и транспорт, где без подобных методов, несомненно, можно обойтись, а обратимся к сходной профессии защитников в гражданской жизни – к полиции. Нет сомнений, что полиция выполняет столь же важную, а возможно, и более важную функцию, но при этом каждый год люди нанимаются на работу в полицию и увольняются оттуда, и никто не пытается связать их заранее оговоренным сроком службы. Либертарианцы требуют не только покончить с призывом в вооруженные силы, но предлагают полностью отказаться от концепции срока службы и предполагаемой ею практики рабства. Пусть вооруженные силы действуют, как полиция, пожарные, лесничие или частные охранные агентства – не порабощая людей и не прибегая к принудительному труду.

Но армия, даже совершенно добровольная, заслуживает того, чтобы о ней было сказано еще несколько слов. Американцы почти совсем забыли о самом благородном и мощном элементе своего исторического наследия, о принципиальном неприятии регулярной армии как таковой. Государство, постоянно имеющее в своем распоряжении регулярные вооруженные силы, неизбежно будет испытывать искушение использовать их, причем использовать агрессивным, интервенционистским и воинственным образом. Хотя о внешней политике мы будем говорить ниже, ясно, что для государства постоянная армия – это регулярное искушение расширить свою власть, помыкать другими людьми и странами, господствовать во внутренней жизни своей страны. Первоначальной целью джефферсоновского движения – мощного либертарианского фактора американской политической жизни – было упразднение регулярной армии и флота. На заре своей истории американцы полагали, что если на них нападут, граждане поспешат сплотиться, чтобы дать отпор захватчику. При таком подходе регулярная армия может привести только к неприятностям и к усилению государственной власти.

В своей отважной пророческой атаке на конституцию, предложенную собранию Виргинии, Патрик Генри предостерегал от создания регулярной армии: «Конгресс, имеющий право взимать налоги, собирать армию и контролировать вооруженное ополчение, в одной руке держит меч, а в другой – кошелек. Будем ли мы в безопасности без того и другого?»[4] Любая регулярная армия – это регулярная угроза свободе. Ее монополия на применение вооруженной силы плюс современная тенденция поддерживать военно-промышленный комплекс, снабжающий ее оружием, и последнее по порядку, но не по значению, как отмечает Патрик Генри, право взимать налоги для финансирования этой армии создают постоянную угрозу неуклонного наращивания размера и власти армии. Либертарианцы, естественно, против любых учреждений, существующих на налоговые средства, поскольку результатом их деятельности являются принуждение и насилие. Но армия отличается от всех них еще и ужасающей концентрацией современного разрушительного оружия.

4 октября 1971 года президент Никсон использовал закон Тафта– Хартли, чтобы добиться судебного решения о приостановке на 80 дней забастовки докеров, что стало девятым случаем использования федеральным правительством этого закона для борьбы с бастующими докерами. Несколькими месяцами раньше глава нью-йоркского профсоюза учителей на несколько дней отправился в тюрьму за нарушение закона, запрещающего бастовать государственным служащим. Уставшая от беспорядков публика была бесконечно рада прекращению забастовки. Но результатом такого решения проблемы стал принудительный труд – рабочих вынудили выйти на работу, только и всего. У общества, заявляющего о недопустимости рабства, и у страны, поставившей вне закона принудительный труд, нет морального оправдания для любых решений суда, запрещающих забастовки или отправляющих в тюрьму непокорных профсоюзных лидеров. Рабство слишком часто удобно рабовладельцам.

На самом деле забастовка – это своеобразная форма отказа от работы. Забастовщики не просто отказываются работать, они еще утверждают, что неким образом, в каком-то метафизическом смысле, являются собственниками своих рабочих мест, имеют на них право и намерены на них вернуться, когда будут улажены спорные вопросы. Но в качестве средства борьбы с этой внутренне противоречивой политикой и подрывной деятельностью профсоюзов нужно не принимать законы, запрещающие бастовать, а напротив, отменять многие федеральные законы, а также законы на уровнях штатов и муниципалитетов, которые наделяют профсоюзы особыми привилегиями. И принципы либертарианства, и задачи обеспечения здоровья экономики требуют лишь одного – отмены этих особых привилегий.

Эти привилегии появились в федеральном праве с принятием закона Вагнера–Тафта–Хартли (первоначально 1935) и закона Норриса–Лагуардии (1931).Последний не позволял судам запрещать и прекращать забастовки, исключая случаи, когда профсоюзы применяют насилие, а первый обязывал работодателей вести переговоры с любым профсоюзом, получившим большинство голосов в рабочем коллективе – единице, произвольно определяемой федеральным правительством, а также запрещал работодателям принимать меры против организаторов профсоюза. Только после принятия закона Вагнера и предшествовавшего ему закона о восстановлении национальной промышленности от 1933 года профсоюзы смогли стать влиятельной силой в американской жизни. Только после этого их численность резко выросла от примерно 5% до более чем 20% всех занятых в производстве. Более того, местные законы и законы штатов часто защищают профсоюзы от штрафов, запрещают работодателям нанимать штрейкбрехеров, а полиции – подавлять насилие профсоюзных пикетов против штрейкбрехеров. Уберите эти особые привилегии, лишите профсоюзы иммунитета, и они не смогут оказывать заметного влияния на американскую экономику.