Новые идеи в философии. Сборник номер 17 - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все только что изложенное далеко не исчерпывает собою идейного богатства философской системы Ройса. Однако, и этих страниц достаточно для того, чтобы признать ее, если и не самым выдающимся явлением, то во всяком случае одним из самых замечательных явлений настоящей философской эпохи. Таким своим значением она одинаково обязана как некоторым отдельным из составляющих ее учений, так и всей ее конструкции в целом.
Действительно, в этом последнем отношении система Ройса является в современной философии самым четким, обстоятельным, внутренне-связным и систематическим раскрытием так называемой философии жизни или жизненного опыта. В то время как другие вожаки и руководители этого течения, как Бредли, Бергсон, Джемс, отдают свои силы главным образом делу критики интеллектуализма и интеллектуалистического позитивизма, в сфере же положительного учения дают по большей части неопределенные, односторонние и даже противоречивые ответы, Ройс, наоборот, предлагает вполне определенный и систематически развитый ответ, относительно малое место удаляя критике. Равным образом, в то время как критика интеллектуализма в пылу своего критического увлечения подводит зачастую под интеллектуалистические схемы учение прошлого и настоящего, чуждые по внутреннему своему существу голой интеллектуалистической схематике, таким образом вместе с плевелами выбрасывают и пшеницу, а о себе заявляют, как о чем-то совершенно новом и небывалом, Ройс умеет использовать, например, немецкий идеализм в его непреходящей, совсем неинтеллектуалистической и несхематической сущности, умеет опереться на традицию и историю с тем, чтобы через то только еще более укрепить, углубить и систематизировать свой собственный оригинальный синтез. Так в единой концепции сочетает он рационалистическое учение о сознании, активистическую, волюнтарную доктрину познания и теистическое истолкование мира в Боге.
Что касается до отдельных учений, составляющих систему Ройса, то среди них наиболее замечательны, бесспорно, учения о взаимной связи единого и множественного и о природе зла. Современная философская литература не знает в обоих этих отношениях другого, в проведении своей мысли столь настойчивого, обстоятельного и последовательного трактования. И думается, что больше этого она и вообще уже не в состоянии дать, оставаясь на своих главнейших позициях.
Однако, как бы ни были велики достоинства философии Ройса, у нее имеется также и целый ряд весьма существенных недостатков. И прежде всего, как целое, она представляет собою яркое выражение философского антропоморфизма, несмотря на неоднократное заявление Ройса о том, что «абсурдно делать наше познание мерилом того, что есть»215, и что «мы не имеем права ограничивать конституцию универсального духа категориями человеческого опыта как такового»216. Ибо в действительности такое ограничение происходит уже потому, что сущее ограничивается категорией духовности вообще, которая является характерной человеческой категорией. Ройсу кажется, что он раскрывает духовность мира логическим анализом познания и бытия. Но на самом деле это происходит просто потому, что он, сам того, очевидно, не сознавая, полагает в основание этого своего анализа с самого же начала психологическую схему, не проводя необходимого принципиального различия между идеей в ее психическом бытии и ее внутренним смыслом и толкуя этот последний в терминах познавательного и волевого переживания. Затем, истолковывая мир и бытие как внешний смысл, в терминах внутреннего смысла, он непроизвольно переносит психологическую схему и в свою онтологию, космологию и теодицею. – В этом же изначальном психологизме заключается также источник и Ройсова волюнтарного активистического миропонимания вместе с его прагматической оценкой познания217.
Далее, самое ценное и замечательное из отдельных учений Ройса – его учение о взаимопроникновении единого и множественного, безусловно не выдерживает настоящей принципиальной критики. Действительно, если едино-единственное (весь мир, абсолютное сознание, абсолютная воля) должно самопредставительствовать себе, то, как себе самопредставительствующее, оно неизбежно должно быть хотя бы минимально «другим» по сравнению с самим собою, как представительствуемым; иначе это будет уже не самопредставительство, а самоповторение, т. е. отсутствие действительного самообнаружения. Равным образом, если каждый из моментов множественного должен быть представителем самопредставительствующего себе едино-единственного, то, как такой представитель, он неизбежно должен быть отличен хоть в чем-нибудь от представительствуемого им через посредство его (представляемого) собственного в его (представительствующего) лице самопредставительствования; иначе он будет не представителем, а самим представляемым. Но, ведь, в таком случае связь единого и множественного чрез самопредставительство первого во втором будет простым соположением его, как такового, с ним же, как не таковым, т. е., строго говоря, отсутствием какой-либо действительной связи, отсутствием какого бы то ни было примирения. И в конце концов Ройс, сам того не сознавая, признается в этом, ибо говорит: «индивидуальность всех вещей остается постулатом, составляя для нас центральную тайну бытия»218. Но какая же философская прибыль от его учения, раз в самом существенном пункте оно отвечает ссылкой на тайну, т. е. на нечто, философскому разумению недоступное и чуждое?
Наконец, разработанная им теодицея и учение о зле, при первом знакомстве кажущиеся логически неотвратимыми и безукоризненными, при более пристальном рассмотрении все ж таки оказываются бессильными преодолеть соответствующие проблемы. Ведь совершенно же ясно, что само зло, как зло, т. е. факт зла, не может принадлежать к вечному и совершенному порядку божественной воли, сколько бы ни относить к этому порядку факта искупления зла; в противном случае божественная воля была бы несовершенна и не божественна, как творящая зло. Если же это зло внебожественно (хотя бы в самом утонченном и замаскированном смысле), то проблема воссоединения единого и множественного остается неразрешенной, а единое с множественным – обоюдно трансцендентными.
1
Статья эта написана профессором общей метафизики и теодицеи в Левенском университете Николаем Бальтазаром специально для XVII сборника «Новых идей в философии».
2
Трансцендентальный означает в традиционной философии то, что заходит за пределы всех делений сущего и прилагается безразлично ко всякому сущему. У Канта, напротив, – может быть, небесполезно о том напомнить, – трансцендентальный относится не к объекту, но к нашему способу его познавать, поскольку таковой возможен a priori (Kritik der rein. Vern. Кар. VII).
3
Далее в нашем исследовании будут показаны реальные основания этой аналогии сущего, которые мы только что изложили, становясь скорее на точку зрения логики. Это основание – реальная сложность ограниченного сущего.
4
Ср. Sentroul. L’objet de la metaphysique selon Kant et Aristotel. Louvain, 1905, стр. 223, 224 (первое издание). (Второе издание) 1913, стр. 304, 305. Статья, удостоенная награды Кантовским обществом. Ср. также Garrigou-Lagrange. Le sens commun et la philosophie de l’être, Paris, Beauchesnes, 1909, стр. 24– 50 и passim.
5
Ср. D. Mercier. Metaphysique générale. Пятое издание. Louvain, 1910, стр. 29– 57. Ср. также наше исследование. Idéalisme anselmien et réalisme thomiste. Extrait des annales de l’institut supériur de philosophie, 1912, стр. 18 —27.
6
Эта критика номинализма или эмпиризма и идеалистического критицизма или крайнего концептуализма, которую мы только что набросали в видах оправдания предмета метафизики томизма, произведена с психологической стороны во имя целого опыта г. Лосским, приват-доцентом С.-Петербургского университета. Его книга «Die Grundlegung des Intuitivismus» (переведенная с русского г. Штраухом. Halle Max Niemeyer. 1908), представляет собой основательное и будящее мысль исследование. Г. Лосский очень хорошо ставит знаменитую проблему универсалий, которая страстно волновала средние века. Реалистическая точка зрения, на которую он становится, чтобы ее решать, очень приближается к нашей. Мы тем более дорожим тем, чтобы выразить ему благодарность за столь любезно нам предоставленную им возможность начертать здесь основы метафизики, вдохновляющейся аристотелизмом и томизмом.
7
Эти простые соображения достаточны, чтобы показать ничтожество возражений, делаемых против традиционной эвдемонистической морали по поводу места, предоставляемого ею счастью. Ее утилитарный характер является соблазном для многих философов. Искать своего счастья – в порядке вещей, что бы ни говорили. Согласно природе вещей, наслаждение вытекает из выполнения долга и стремления к объективному благу. Сам Кант, несмотря на его восхищение стоической этикой, должен все-таки признать, что добродетель достойна счастья. Раз так, почему не делать своею вторичною целью это счастье? Хотеть быть счастливым – психологическое влечение, которое навязывается нам так же, как стремление исполнять наш долг. Приводить в гармонию эти стремления – дело нравственной философии.
