Новые идеи в философии. Сборник номер 17 - Коллектив авторов

2. Социальная обусловленность нашего познавательного и всякого иного отношения к миру сказывается прежде всего в следующем: «наша вера в реальность природы, если под природой разуметь царство физических явлений, известных общему восприятию и науке, нераздельно связана с нашей верой в существование наших ближних. Ни одна из них не может быть понята в отдельности от другой. Какова бы ни была та более глубокая реальность, которая лежит за природой, наша природа, царство материи и законов, с которой имеет дело наша наука и наши общераспространенные мнения, есть область, которую мы воспринимаем как известную уже или доступную познанию для различных людей как раз в том же самом смысле, в каком мы считаем ее известной или доступной познанию для нас самих в частности»159. «Царство физических явлений, каково бы ни было внутреннее бытие, лежащее за ними, является для нас, первым делом, подобным общим царствам человеческого опыта. От этого замечания зависит истинное определение того, что мы называем природой»160. Наши же ближние «познаются» как реальности, обладающие своей собственной внутренней жизнью, потому, что они представляют собою для каждого из нас бесконечную сокровищницу всевозможных идей. Они отвечают на наши вопросы; они сообщают нам новости; они дают пояснения; они передают суждения; они дают выражение новым комбинациям чувств; они рассказывают нам истории; они спорят с нами, дают нам совет; … наши ближние доставляют нам постоянно нужное нам добавление к нашим собственным отрывочным мыслям; т. е. они помогают нам узнать, что представляет собою наша собственная истинная мысль. Эта наша более полная мысль, будучи нашей сокрытой реальностью, будучи искомым объектом в тот момент, когда мы обращаемся за помощью к нашим ближним, предстает и сообщается нам как-либо чрез посредство их действий. Таким образом, мы воспринимаем сначала эту мысль как нечто, обладающее реальностью вне нас, а именно в душах наших ближних; и уже потом она становится налична в нас, именно, как наша собственная сознательная мысль. Вот каким образом должны мы усвоять реальность наших ближних. Это – тот путь, на котором общая категория долга достигает в мире оценки тех специальных условий, которые обеспечивают для нас познание отдельных фактов, воплощающих волю»161. Наш ближний являет собою «местный центр сообщения нам мыслей, есть двигатель идей»162.

«Но в тесной связи с моим опытом относительно моих ближних я опытно воспринимаю наличность бесчисленного количества других объектов, которые тоже интересуют меня, но которых я с самого начала не истолковываю как выражение либо их душевной жизни, либо душевной жизни их сотоварищей»163. «Эти объекты, как я научаюсь то думать с детства, суть по своему подлинному значению объекты, общие у меня с моими ближними»164. «Это специальный случай применения категории промежуточности. Он приводит к следующей триаде: мой ближний и я сам с природою между нами»165. Вместе с тем, это и – генуинный источник «мира описания», из которого постепенно вырастает противостоящий и запредельный всем познающим, а потому и от них в непосредственном восприятии как бы независимый материально объективный мир, наделенный своими собственными неизменными, необходимыми и постоянно повторяющимися законами166. Этому источнику, разумеется, своим происхождением обязан и господствующий над «миром описания» закон причинности167. Законы суть эмпирические обобщения касательно инвариантностей в сфере явлений, «которые под влиянием социальных мотивов мы стараемся подчеркнуть и распространить возможно больше и так рассматривать, как если бы они были универсальными характеристиками объективной природы»168. На практическую и относительную природу такого миропонимания уже указывалось выше. Мы приходим «к механическому взгляду на природу и к вытекающему отсюда учению о том, что душа и материя суть резко противополагающиеся сущности, в особенности благодаря тому успеху, который имели некоторые из наших научных концепций. Таким образом, источник этой резкой противоположности лежит в нашем человеческом способе рассмотрения фактов опыта. И промышленное искусство, и эмпирическая наука равно доставлены нам нашим интересом к социальной организации»169.

3. Из всего сказанного с несомненностью явствует, что истинная картина природы, являющаяся точной ее передачей, а не схематизацией, согласно мотивам социального удобства, должна носить совсем другой характер. И прежде всего «контраст между душой и миром не так бесповоротен, как то кажется». Наряду с идеальными научными схемами-законами, резко отграничивающими своей отвлеченностью материальные явления от душевных, имеются научные и повседневные обобщения, относящиеся одинаково к обеим областям. А именно, 1) «обе сферы природы одинаково подчиняются условию, требующему необратимости большинства составляющих их процессов»170; 2) «обе сферы природы… одинаково подчиняются процессу, который выявляет в себе в общих чертах стремление одной из частей природы сообщаться с другой частью, причем то, что совершается на одном месте, испытывает влияние того, что уже случилось в другом месте»171; 3) «оба мира, материальный и духовный, одинаково обнаруживают склонность к появлению при благоприятных условиях процессов, подобных привычкам душевной жизни»172; наконец, 4) «классом процессов, явно общих и бессознательной и сознательной природе, являются действительные процессы развития»173.

Опираясь на эти факты, можно с уверенностью предложить следующую гипотезу относительно конкретного существа природы: «как в случае с теми частями природы, которые известны нам как наши ближние, так и в случае с природой вообще, мы имеем дело с феноменальными указаниями на обширные сознательные процессы, отношение которых ко времени весьма различно, но которые наделены одними и теми же общими свойствами. С этой точки зрения развитие является рядом процессов, открывающих нам различные степени и типы сознательного процесса. Эти процессы в случае так называемой неорганической материи, действительно, чужды нам; тогда как в случае тех процессов, которые являются нам как выразительные движения тел, принадлежащих нашим ближним, они настолько близки нашим собственным внутренним процессам, что мы понимаем их смысл. Я полагаю, значит, что, имея дело с природой, вы имеете дело с обширной сферой конечных сознаний, по отношению к которой наше собственное сознание является в одно и то же время и частью и примером. Все эти конечные сознания, подобно нам, являются бытием, полным текучих процессов, стремящихся в двух направлениях, по направлению к образованию относительно устойчивых привычек и по направлению к безвозвратному прекращению некоторых событий, положений и типов опыта. Я полагаю, что эта игра между невозвратимым и повторяющимся, между привычкой и новизной, между ритмом и разрушением ритма есть повсюду в природе нечто означающее, нечто заинтересованное, нечто такое, что имеет в виду борьбу за идеал. Я полагаю, что это нечто составляет процесс, в котором беспрерывно преследуются цели и идеал, и в котором постоянно обнаруживаются новые сферы чувственного опыта, приходя в соприкосновение с прежними опытами. Я полагаю, что опытная сфера природы повсюду приводит медленным или быстрым темпом к дифференциации новых типов сознательного единства. Я полагаю, что этот процесс совершается с несомненной медлительностью в неорганической природе, например, в туманностях, но зато с большою скоростью происходит он в вас и во мне. Но я не должен, по моему, думать, что медлительность означает и более низкий тип сознательности»174. С другой стороны, не должен я думать также и того, «что всякая индивидуальная вещь, например, вот этот дом или круглый стол, есть сознательное бытие, а только, что они являются частью сознательного процесса»175.

4. «Что касается до происхождения и конца человеческих индивидуумов, то наша теория выдвигает мысль, что мы суть дифференциация некоторого конечного сознательного опыта, обладающего, вероятно, гораздо более длительным временным размахом, чем наше нынешнее. Это конечное сознание более длительного временного размаха, иллюстрируемое для вас явлениями памяти и расового инстинкта, есть живое бытие и в некотором смысле составляет одно непрерывное целое с нашей собственной индивидуальностью. Рождение и смерть отдельного человека, с точки зрения более длительного временного размаха сознания, означает собою перемену временного сознательного размаха, или же появление чего-либо такого, что участвует в более коротком или более длительном временном размахе»176. Но этим отношение человека к природе в ее целом раскрывается только с внешней стороны, ибо человек представляет собою не только момент в жизни этой природы, не только сознание большего или меньшего временного размаха, а еще и некоторую самость, личность, индивидуальность, некоторый идеал, определимый только в нравственно-телеологических терминах и ни на что другое больше уже не сводимый177.