Две жены господина Н. - Елена Ярошенко

Он медленно потянул ручку калитки на себя… За открывшейся калиткой стояло существо в темном платке.

Дальнейшие события разворачивались слишком стремительно. Темная фигура выпрыгнула из-за калитки и метнулась к Васе, замахиваясь чем-то — вероятно, ножом.

Василий схватил нападавшего за руку и стал ее выкручивать — хватка у парня, с детства знакомого с крестьянским трудом, была железная. Колычев и Задорожный со всех ног бросились к ним. Парень уже отшвырнул от себя напавшего, но тот, вскочив и подобрав с земли нож, готовился к новому прыжку. Сбросив мешавшую ему шаль, Вася тоже стал на изготовку и снова перехватил занесенную для удара руку.

И тут из-за забора Новинских грохнули выстрелы. Этого никто не ожидал — всем казалось, что убийца будет один и при себе у него должен быть только нож. Следователь и пристав закричали одновременно.

— Вася! — Колычев больше всего испугался, что с парнем случится беда.

— Полиция! Не стрелять! Бросить оружие! Руки вверх! — Задорожный в любой ситуации оставался прежде всего полицейским приставом. Он выхватил свой револьвер и, продолжая кричать, метнулся в калитку, туда, откуда прогремели выстрелы.

Существо в темном платке оседало у ног Василия на землю. Он наконец догадался отпустить руку противника, и нелепая фигура распласталась на траве.

— Вася, ты цел? С тобой все в порядке? — Колычев слегка похлопал обомлевшего парня по спине. Похоже, Василия пули не зацепили. Дмитрий поднял глаза и опешил от неожиданности.

В проеме распахнутой калитки стоял с поднятыми руками Новинский. Рядом валялась охотничья винтовка. Задорожный держал его на мушке револьвера, приговаривая:

— Тихо, тихо, Евгений Леонтьевич, шуметь мы не будем…

Но если Новинский стрелял из кустов сада, то кто же тогда, замотавшись платком, напал с ножом на «служанку»? Дмитрий был настолько уверен, что женщин убивал Новинский, что теперь не мог ничего понять. Кто же лежит сейчас на земле, не шевелясь и не подавая признаков жизни?

Колычев наклонился и откинул платок с лица распластавшегося на траве существа.

Это была Надежда Новинская. В ее широко открытых глазах отражалась луна. Колычев на всякий случай проверил пульс. Новинская была мертва. Судя по всему, смерть ее наступила в результате огнестрельных ран…

На ее мужа было страшно смотреть. Даже в темноте, к которой, впрочем, у всех глаза давно привыкли, было заметно, что Новинский бледен как покойник, а его лицо дергалось от судорог, скалилось, искажалось гримасами…

Новинский присел на траву у тела Надежды. Колычеву показалось, что он мучается раскаянием. Но бывшим следователем владели другие чувства.

— Гадина, — прошептал он, глядя на жену. — Гадина, гадина! Больше ты никого не убьешь. Я освободился от этого кошмара.

Дмитрий вспомнил о слуге, который стоял, опираясь на забор с совершенно помертвевшим лицом.

— Ну вот она, Василий, твоя ведьма! Посмотри, больше некого бояться, — заговорил Колычев со слугой, пытаясь вывести его из оцепенения.

К Васиному горлу подступил комок. Судорожно глотнув, он отбежал к канаве, стесняясь, что его мутит при людях.

— Эк парня-то выворачивает, — заметил Задорожный. — Без привычки на убийства смотреть не просто… Н-да, нужно, однако, и формальности соблюсти, как-никак тут убийство имеет место. А мы с вами, Дмитрий Степанович, надеялись без огласки обойтись. Эх, человек предполагает, а бог располагает. Так, стало быть, сюда городовых с фонарями, врача, фотографа. Не знаю уж, выйдут ли снимки в темноте, нет ли? А до рассвета ждать долго. Потом конвой для препровождения преступника, арестованного нами на месте совершения убийства с поличным, и подводу для вывоза тела. Вы, голубчик, ступайте распорядитесь, околоточного разбудите — пусть всех оповестит и сюда созовет. И возвращайтесь протокол писать. Я по части протоколов, сами знаете, таланта не имею. Мне бы чего попроще. Вот, пока суд да дело, покараулю тут арестованного. Вы, Дмитрий Степанович, проходя по пустырю, хоть цирковых от костра кликните, пусть мне помогут и Васю вашего заодно домой отведут. Совсем парень ослабел от переживаний. Да-с, каков оборотец-то получился? Кто бы знать мог… Уже и дамы душегубством не брезгуют!

Глава 21

В кабинете следователя Новинский сидел, слегка покачиваясь из стороны в сторону и с таким отсутствующим выражением лица, что Колычев испугался, как бы Евгений Леонтьевич не стал имитировать сумасшествие, а то и вправду не тронулся бы снова рассудком. Но Новинский вполне осмысленно ответил на первые вопросы для протокола, а потом предложил:

— Господин Колычев, я сам в прошлом юрист и прекрасно понимаю, что значат формальности. Давайте сделаем так — я вам все коротко расскажу, вы внесете в протокол то, что сочтете необходимым. А я потом напишу в камере подробное собственноручное признание, не спеша, с упоминанием всех деталей. Приобщите его к делу. Итак… Черт возьми, даже не знаю, как и начать мне эту историю, такая гнусность… Все началось много лет назад с убийства моей первой жены, которое удалось свалить на постороннего человека, не имевшего никакого отношения к преступлению.

— Я догадался, что убийцей Матильды Генриховны был не стекольщик Тихон. Признаюсь, еще до того, как я узнал вас и ознакомился с материалами по убийству вашей первой супруги, мне довелось услышать об этом деле в случайной беседе на рыбалке у ночного костра. Я тогда же заподозрил, что Тихон был тут ни при чем.

— Да, Дмитрий Степанович, вам в проницательности не откажешь… Вот с убийства Матильды Генриховны все и началось, и я попал в водоворот этого кошмара. А впрочем, на самом-то деле все началось гораздо раньше, с моей первой несчастливой женитьбы. Брак с Матильдой был не просто ошибкой, он был проклятьем. В этой женщине поразительно сочеталась ледяная холодность в делах любви с огненным темпераментом, проявляемым в скандалах и ссорах.

Моя жена была крайне невоздержанна в словах и поступках и совершенно не желала хоть как-то себя контролировать. Почувствовав раздражение по любому, самому ничтожному поводу, она была способна устроить отвратительный скандал, оскорбляя и унижая всех вокруг. Каждую дикую выходку она объясняла больными нервами. Матильда холила и лелеяла свою неврастению, полагая, что ей выдана кем-то индульгенция на любую низость, что расшатанные нервы дают ей право плевать людям в души…

Как это было тяжело! Невыносимо, невыносимо тяжело… Моя жизнь превратилась в настоящий ад, но я поначалу пытался смириться с этим и, как христианин, готов был нести свой крест до конца.

Мы с женой обосновались в Демьянове, где я тогда служил. Да-с, в вашей должности, милостивый государь, в этом самом кабинете я тоже когда-то вел допросы преступников.

Вы, вероятно, уже почувствовали, что судейские чиновники пользуются здесь особым почетом, может быть, и незаслуженным. Но двери лучших домов в городе всегда открыты для молодого служителя Фемиды. А в случае со мной — все знакомые знали, что моя семейная жизнь невыносимо тяжела, и были особенно добры, так как жалели меня. До сих пор старшие поколения демьяновцев во власти этой жалости, посмотрите, как нежно, по-отечески относится ко мне окружной прокурор.

— Я это заметил…

— Увы, старика ждет серьезное разочарование… Итак, отношения в моей семье были ужасны, я привык жить без счастья и даже без маленьких радостей. Жизнь уныло тянулась, скучная, серая, полная безобразных склок и громких скандалов. И скорее всего так и прошла бы… Но однажды к моему соседу, архитектору Холмогорову, в доме которого я был принят по-свойски, приехала из Саратова племянница, молодая девушка. Мы познакомились, и жизнь моя совершенно переменилась.

Не знаю, право, почему я сошелся тогда с Надей — она была нехороша собой, такая бледная, тихая, полусонная девица, на которую никто не обращал внимания. Вероятно, мной в какую-то роковую минуту двигало отчаяние, жалость к себе и к этой одинокой блеклой амебе, в жизни которой никогда не было ярких страстей… Но в первые же минуты нашей близости я стал свидетелем чудесного превращения — Надя вдруг расцвела, сделалась почти красавицей, а главное… Это был настоящий вулкан!

Таких утонченных, изысканных, можно даже сказать, извращенных наслаждений я не знал никогда. По сравнению с Надей моя жена Матильда стала казаться мне мерзкой холодной жабой. Я совершенно потерял голову… Мне каждую минуту хотелось быть рядом с Надей, наслаждаться ее близостью, я просто растворялся в ней… Я обезумел, потерял себя и готов был превратиться в половик на ее пороге, чтобы она каждый день вытирала об меня грязные подошвы своих башмачков.

Надя стала требовать, чтобы я на ней женился. Как и всем женщинам, ей очень хотелось предстать перед алтарем в фате с флердоранжем. Я сделал бы это с радостью, но ведь меня уже связывали брачные узы. Причем Матильда не давала мне никаких надежд на мое возможное вдовство хотя бы в отдаленном будущем. Несмотря на пресловутые нервы, здоровье ее было отменным.