Клубника со сливками - Светлана Демидова

Когда же в доме появилась Анечка, обычно желчная и нетерпимая Евстолия несколько оттаяла и даже взяла ее под свою опеку и покровительство. Девушка оказалась совершенно неопытной, застенчивой, без всякого повода краснела до слез, и Евстолия относилась к ней почти как к дочери. Ей тогда было сорок, а Анечке двадцать два. Анечка взяла на себя почти все обязанности по дому, и Егоровы зажили веселее. У них стали чаще бывать гости, очень полюбившие Анечкины пироги, ватрушки и сдобные булочки.

И все было бы хорошо, если бы не Никита. Заявившись в очередной раз в дом к отцу в безобразно пьяном состоянии и очнувшись на следующий день от примочек милой застенчивой девушки со сказочной косой чуть ли не до полу, он не пожелал убираться к себе на Васильевский остров.

По всей квартире теперь валялись Никитины грязные рубашки и низкопробные детективы. Анечка не успевала убрать со столика перед телевизором одну чашку с кофейными разводами, как на ней тут же появлялась другая, а рядом – еще и пустая бутылка из-под пива. В ванной комнате пол все время был сырым, полотенца – мокрыми, мыло – раскисшим и склизким, а по раковине самым отвратительным образом размазана зубная паста. Евстолия пыталась призвать пасынка к порядку, но получала в ответ презрительную усмешку и процеженное сквозь зубы «ладно», которое ровным счетом ничего не обещало.

Никита так плотоядно смотрел на Анечку, что Евстолия посчитала своим долгом предостеречь девушку:

– Ты, моя милая, лучше держись-ка от Никитки подальше.

– Да я и не… – прошептала Анечка, жарко покраснев.

– Я не сомневаюсь, что ты «не», – властно перебила ее Евстолия. – Как бы он чего не выкинул! Имей в виду: Никита – законченный алкоголик и тунеядец. Он только числится на какой-то службе, а живет на деньги Николая Витальевича и… портит всем жизнь. А ты – деревенская простушка (уж извини за прямоту) – ему и на дух не нужна! Попользуется и бросит!

Ничего прибавлять к сказанному она не сочла нужным, поскольку и так все самое главное было обозначено. И не вина Евстолии в том, что Анечка пренебрегла ее материнским предостережением. Когда все тайное окончательно стало явным, аборт делать было уже поздно. Николай Витальевич требовал, чтобы Никита женился на Анечке, но как-то не слишком строго и настойчиво. Евстолии всегда казалось, что муж проявлял по отношению к сыну непозволительную мягкотелость, в результате чего из мальчика и вырос практически законченный паразит на теле их семьи и всего общества в целом. Жениться на Анечке Никита отказался наотрез, за что ему по настоятельному требованию Евстолии было отказано от дома. Молодой человек удалился на свой Васильевский, что было лучшим выходом для всех. Анечка, конечно, была настроена долго рыдать по своему возлюбленному, но Евстолия очень доходчиво объяснила ей, что это невыгодно скажется на ребенке, и та вняла разумным доводам.

Мальчик, родившийся у Анечки, был точь-в-точь таким, о каком мечталось Евстолии: розовощеким крепышом со смешным темным хохолком на макушке. Она влюбилась в него сразу же, как только вызванная на дом акушерка ей его показала, и стала ревновать мальчишку ко всем и особенно, конечно, к Анечке. Она с трудом переносила, когда та, выпростав из-под халатика тугую, налитую молоком грудь, кормила сына. Это ведь у нее, Евстолии, должен быть такой сыночек, к ее груди он должен прижиматься нежной щечкой и сосать молоко, причмокивая от удовольствия. Почему жизнь устроена так несправедливо? Этой девчонке совершенно не нужен ребенок. Она сама еще слишком юна и неразумна. И потом… у нее еще вполне могут родиться другие дети… Что ей в этом мальчике…

Когда за Анечкой с ребенком приехали из Мышкина отец и мать, у Евстолии чуть не случился сердечный приступ.

– Не стоит их забирать в деревню, – неустанно твердила она родителям девушки. – Анечка живет практически на всем готовом. Мы и вашему внуку дадим все необходимое: и обеспеченную жизнь, и образование. А что его ждет в деревне? Неужели вы хотите сделать из мальчика какого-нибудь… скотника?

Анечкин отец, сильно смущаясь и потея, говорил, что, например, тракторист – тоже очень хорошая профессия, хотя и скотник – вполне подходящая, потому как ежели бы не скотники, то еще неизвестно, что бы они все кушали в своем Ленинграде.

– Там у нас в Мышкине Анютку и жених дожидается – Павел, – тут же встревала мамаша. – Очень хороший человек. Они с нашей-то вместе в школе учились, и он с малолетства всегда за ней хвостом ходил. И ребенка, сказал, примет, не погнушается.

Евстолия пыталась воззвать к разуму Анечки, но та, привыкшая во всем следовать родительской воле, только угрюмо молчала, прижимая к себе сына. На вмешательство Николая Витальевича Евстолия особенно не рассчитывала, потому что муж никогда не горел желанием иметь в доме маленького ребенка, но он вдруг неожиданно взял на себя переговоры с родителями Анечки. Евстолия не спрашивала, какие такие особенные доводы муж привел и почему так переменился по отношению к младенцам, но только Анечка уехала в Мышкино без сына и вскоре действительно вышла там замуж за своего одноклассника Павла.

Мальчика назвали Юриком. Он был очень похож на Никиту, за что, видимо, его и полюбил Николай Витальевич. Никита, в свою очередь, был похож на собственного отца, и потому Евстолия заимела сына, имевшего фамильные черты рода Егоровых, чего ей было вполне достаточно для счастья.

Когда мальчику исполнилось три года, неожиданно вернулась Анечка, похудевшая, поникшая и какая-то вылинявшая. Оказалось, что все это время она очень тосковала по сыну, за что «хороший человек» Павел бил ее смертным боем и выгонял на улицу в одной ночнушке. Собственный ребенок, который мог бы как-то примирить Павла с незавидной участью, у них почему-то никак не получался, и Анечка посчитала за лучшее сбежать от мужа обратно в Ленинград. Разумеется, Николай Витальевич и Евстолия ее приняли, но с условием никогда не разглашать тайны усыновления. Юрочка всегда будет считаться сыном Егоровых, а ей отводилась скромная роль няни и воспитательницы. Анечка с радостью приняла все их условия. Конечно, Николаю Витальевичу пришлось еще неоднократно схлестнуться с разъяренным Павлом, который приезжал в Ленинград за опозорившей его на все Мышкино женой. То ли Николай Витальевич ему хорошо заплатил, то ли оказал какую-то услугу, только Павел наконец отступился, а Евстолия никогда не спрашивала, каким способом мужу удалось с ним поладить.

Анечка сдержала слово и свято хранила тайну семьи Егоровых, а маленький Юрочка долгое время называл мамой и ее, и Евстолию, которой хватило присутствия духа принять это с достоинством. Она знала, что придет ее время, и дождалась его. Уже в шесть лет мальчик разобрался, кто есть кто, и больше никогда не путался. Евстолия посвятила сыну всю себя без остатка. Она развивала его, сначала читала ему книги сама, а потом ненавязчиво подсовывала то, что считала необходимым для его развития, благо отцовская библиотека позволяла. Она таскала Юру по историческим местам города, по театрам, музеям и выставочным залам. Она была его другом и другом его товарищей. Евстолию с Юрой соединяла незримая нить общности интересов, которая была куда прочнее его привязанности к Анечкиным пирожкам. Если поначалу Анечка, возможно, и надеялась когда-нибудь открыться сыну, то с течением времени непременно должна была понять, что это не в ее интересах. Для чего рафинированному Юрочке знать о родстве с деревенщиной с восьмью классами образования?