Если бы меня спросили снова - Елена Лабрус

не поступлю, и тут ты говоришь, что беременна не от меня, — он поднял руку, не давая ей возразить. — Мы сейчас вынесем за скобки Севера, что бы тот ни сделал, и твою подругу. Давай решим одно простое уравнение, где только икс и игрек — ты и я. Как, по-твоему, я должен был поступить?

Стюардесса принесла бокалы, теперь с вином. И Вадим продолжил, когда она ушла.

— Как, Ир? Сказать: не верю? Опять?

— Ты должен был поверить, Вадим, — вздохнула Ирка. — Просто поверить. Как ты и сделал. Не выясняя, кто отец ребёнка, и ни о чём не спрашивая.

— Я и не выяснял. Это вышло случайно. Да и после не стал допытываться. Хотя до последнего надеялся, что ребёнок мой. До последнего не мог поверить, что нет. Думал, ты соврала назло. Как мне назло вешалась на всех подряд на вечеринке. Но нет, значит, нет. Я и с этим смирился. Он твой, и этого достаточно. Твой — значит, мой. Воспитаю его как своего. Да, мне потребовался целый год, чтобы это принять. Да, меня не было рядом. Но и мне было непросто. Ты не простила мне одну случайную Гордееву, а у тебя были Север и мой отец.

— Север сказал неправду, — боялась поднять на него глаза Ирка.

— Ты разве не понимаешь, что это неважно? Если бы он начал говорить: «Клянусь, мужик, у нас ничего не было, я тут в полотенце, потому что мылся» было бы ещё хуже. Мой отец, кстати, так и сделал. Сказал: «Это не то, о чём ты думаешь. Я с ней не спал». Но когда я застукал его с секретаршей, он говорил то же самое. И может, с секретаршей я ошибся, хотя он потом на ней женился, только в тесте ДНК, что мне в итоге показала ты, ребёнок оказался как раз от него. Но мне всегда было плевать, кто и что про тебя говорит, Ир. Хоть Север и считал, что я слабый и ведомый, нет.

— Я никогда так и не думала, — выдохнула Ирка. — Люди слабые и ведомые годами не работают над игрой, в успех которой никто не верит. Не создают свои компании. Не становятся успешными. Потому что слабые и ведомые не верят в себя и сильно зависят от чужого мнения. Это не про тебя, Вадим. У тебя всегда было своё мнение, пусть не всегда правильное из-за печального личного опыта — всё же тебя предали все близкие тебе люди, но оно было.

— К сожалению, кроме мнения, у меня были и опасения, — вздохнул Вадим, — которые я не раз тебе озвучивал, и которые ты вольно или невольно в итоге подтвердила. Я подозревал, что рано или поздно ты мне соврёшь, ты и соврала. Ты мне — да, а я тебе — нет.

Ирка подумала, он должен сказать: рано или поздно ты тоже меня предашь, и ты — предала.

Но и то и другое было правдой.

— Я хотела как лучше, Вадим, клянусь, — сжала Ирка его руку. — Я знаю, насколько виновата. Но тогда, мне казалось, так будет правильно. Казалось, я не смогу тебя простить за Гордееву, за шлюху, за неверие. Ты не всё знаешь, что случилось в тот день, когда застал Севера в полотенце. Но спасибо тебе, что ничего не сказал Авроре ни про него, ни про отца. Ты и правда мне никогда не врал, Вадим. И обо всём, что тебя беспокоит, говорил честно. Именно поэтому, наверное, я решила, что ты заслуживаешь лучшего, чем я. Что так тебе будет проще вычеркнуть меня из своей жизни, если ты будешь знать, что я тебе изменила и ребёнок не твой. Клянусь, я хотела поступить, как лучше.

Он всё же довёл её до слёз. Ирка залпом выпила вино и полезла за салфетками. Воскресенский одним лёгким движением вытащил из нагрудного кармана пиджака платок.

— Я же его испачкаю, — Ирка неуверенно взяла белоснежную ткань.

— Именно для этого он и носится — чистый мужской платок в нагрудном кармане — чтобы протянуть его даме, — грустно улыбнулся Вадим. — Возвращать необязательно.

Глава 24

Ирка кивнула. Вытерла нос, потёкшую тушь.

Они сказали так много слов. Но стало ли легче? Ему больно, она чувствовала себя виноватой.

— Я ни в чём тебя не виню, — вытер Вадим снова покатившуюся по её щеке слезинку. — И не хочу, чтобы ты себя винила. Ты ни в чём не виновата, малыш.

Она усмехнулась: малыш. Как давно он не звал её малыш. А когда звал, как же давно это было.

— Я просто пытаюсь объяснить, что чувствовал. Как это выглядело для меня.

Представить в каком аду они оба варились, когда расстались, к сожалению, было нетрудно.

— Я тебя тоже ни в чём не виню, Вадим. Я хотела тебе всё рассказать в Москве, когда мы приезжали на обследование. Я хотела даже раньше, приходила, когда ты был в Хабаровске, чтобы продать дом, но ты уже улетел. И ты… ты уже женился.

— Я не знал, — потрясённо покачал он головой. — Мне никто не сказал, что ты приходила.

— Почему ты не нашёл времени поговорить со мной в Москве?

Слёзы застилали глаза. Ирка их упрямо стирала, но они всё текли и текли.

— Я боялся, Ир. Боялся сделать тебе больно. Боялся, что снова сорвусь и наговорю лишнего. Того, чего на самом деле не думаю. Того, что и через сто лет не пройдёт и не отболит. Мне было бы в тысячу раз легче, будь твой ребёнок чей угодно, только не моего отца. Увидеть, что он вылитый отец, для меня было бы просто невыносимо.

— Дурак! Он же вылитый ты.

— Конечно, дурак, — прошептал он и прижал её к себе. Обнял. Вытер текущие по своему лицу слёзы. — Прости.

— И ты меня, — окончательно расплакалась Ирка.

Она ревела как маленькая. Всхлипывая, навзрыд.

А думала, что выплакала все глаза по Петьке. Думала, хватит, больше ни слезинки. Но это были совсем другие, очищающие, исцеляющие слёзы. И отпускающие грехи, врачующие объятия.

Платок совсем промок. Ирка последний раз отрывисто вздохнула и успокоилась.

— Нам принесут ещё вина? — отстранилась она от Вадима.

— Сколько угодно, — поправил он прилипшие к её щеке волосы.

Нежно,