Бегство из гетто: Заметки по поводу рукописи, оставленной в ОВИРе - Борис Кравцов

„Надо было бы стать дураком, — писал известный американский политический обозреватель Джеймс Рестон, — чтобы отрицать, что в Америке существует антисемитский импульс, и он, очевидно, сильнее всего среди белых протестантов и католиков…“

„Американский антисемитизм, — свидетельствует общественный деятель Генри Эдвард Шульц, — находит выражение в методах дискриминации, вросших во многие основные институты нашего общества… Это громадный скандал“.

Вот только некоторые факты, взятые из книги буржуазных авторов Б. Эпстейна и А. Форстера, озаглавленной „Некоторые из моих лучших друзей“.

Ответ на заявление о приеме в высшее учебное заведение:

„Мы ценим вашу заинтересованность в поступлении в наш колледж. Однако, к сожалению, сообщаем, что наша квота на студентов иудейского вероисповедания заполнена“.

Объявления на бирже труда:

„Требуются только протестанты. Никаких евреев или восточных людей“.

„Эта фирма для джентайл (то есть неевреев. —Б. К.). Еврейской девушке здесь работать неудобно“.

„Мы в отчаянном положении, но не настолько отчаянном, чтобы принимать евреев“.

Как-то, сообщают авторы, были обследованы 933 отеля в разных районах страны, и обнаружилось, что в 214 из них не принимают евреев.

В конце 1982 года в США был опубликован документ комиссии по гражданским правам, озаглавленный „Запугивание и расизм. Расовый и религиозный фанатизм в Америке“. Его авторы пишут, что обыденным делом становятся в стране убийства представителей национальных меньшинств, ритуалы сожжения крестов членами ку-клукс-клана, осквернения синагог. Это — результат „присущего американскому обществу расизма и антисемитизма“.

В конце мая 1983 года печать сообщила о наглой антисемитской выходке в американском городе Фармингтон-Хиллс (штат Мичиган). Прихожане, пришедшие утром в синагогу, обнаружили, что ночью хулиганы размалевали свастиками, антисемитскими ругательствами и рисунками ее стены, а также тротуар и автостоянку около нее. Подобные случаи, сообщает печать, — не редкость в США, где в последние годы наблюдается беспрецедентный рост антисемитизма. По данным газеты „Нью-Йорк тайме“, в 1982 году в США было зарегистрировано свыше 820 антисемитских выходок. „Рекорд“ по этим „актам вандализма“, писали газеты в феврале 1984 года, держит Нью-Йорк: там в прошлом году было отмечено 215 случаев проявления антисемитизма, связанных с совершением тяжких преступлений. Генеральный прокурор штата Нью-Джерси Дж. Ленган сказал: „Антисемитизм является отражением расистской и религиозной ненависти, глубоко укоренившейся в американском обществе“.

Но пожалуй, в самом худшем положении находятся в США так называемые „новые граждане“ еврейского происхождения, выехавшие из СССР. В печати уже приводились многочисленные факты и примеры этого. Сошлюсь на одну из сравнительно недавних публикаций в западногерманском журнале „Шпигель“.

„Шпигель“ — осведомленный журнал, выходящий тиражом около миллиона экземпляров, и если он обращается к какой-либо проблеме, значит она назрела. В мире конкуренции журналистика — это бизнес, и товар надо подавать к столу, как говорится, тепленьким. Журнал старается выглядеть внешне беспристрастным и объективным, но эти беспристрастность и объективность, естественно, буржуазные, и, когда читаешь, важны не столько текст, сколько подтекст, не примеры, а выводы, которые следуют из публикаций.

В августе 1982 года «Шпигель» (№ 33) опубликовал большую статью своего корреспондента Зигфрида Когельфранца о бывших советских гражданах, проживающих в Нью-Йорке. Статья, как я уже говорил, большая, тем более для «Шпигеля» (4 страницы убористого печатного текста), поэтому привожу ее в сокращении, но без ущерба для авторского смысла, не опуская и «острые места» — недоброжелательные выпады против нашей страны и нашего образа жизни.

Итак, Нью-Йорк, район Брайтон-Бич, «маленькая Одесса», «самое большое в мире еврейское эмигрантское гетто» (все слова, взятые в кавычки, принадлежат 3. Когельфранцу. — Б. К.). «Хотя магазин называется „Интернациональная пища“, ассортимент товаров рассчитан на „ограниченный круг покупателей“: копченая рыба, селедка, „изрядно прочесноченная колбаса“ и… минеральная вода (по 1,49 доллара за поллитровую бутылку, поскольку она доставлена с другого конца света) „Боржоми“ с Кавказа. Расположенный по соседству магазин грампластинок предлагает покупателям последние „боевики“ Аллы Пугачевой, в книжном магазине „Черноморец“ — литература на русском языке, в киоске — газета „Советский спорт“, рядом — контора консультанта и переводчика. За углом, „в одноэтажном внешне невзрачном ресторане типа винного погребка“ под названием „Золотой дворец“ посетители танцуют под аккомпанемент ансамбля, музыкальные усилия которого удесятеряются динамиком, включенным на полную мощность. „Меню обещает многое, но имеет в наличии мало. Почти как дома: шашлык и цыплята по-киевски“ (надо думать, котлеты по-киевски или цыплята „табака“. — Б. К.). „Единственная уступка свободному миру — к минеральной воде подаются кубики льда“. В кинотеатрах демонстрируются преимущественно советские фильмы („Москва слезам не верит“). „К ближайшей пивной любители пива тащатся в тренировочных костюмах (подумать только! — Б. К.), играют они в шахматы вместо флиппера…“

„Местечко в Атлантике настолько быстро превратилось в гетто, что нью-йоркские полицейские, несущие там службу, должны приспосабливаться к особенностям жителей; поскольку большинство пожилых иммигрантов не учит английский язык и не нуждается в нем в своем квартале — даже телевизионные передачи идут на русском языке, — дорожные патрули прибегают к исковерканному русскому. Они реагируют на крик „помогите“ и могут на ломаном русском спросить, „что случилось?“…“

„Эта тоска по дому, эта проклятая ностальгия — мучительная болезнь…“ — сетует художник Владимир Г. „Но больше всего страдают те, которые скрывают это в разговорах…“ Они в „чисто русской манере“ любуются „своей болью“, „бредят медом родных полей, хотя в Нью-Йорке имеются всевозможные сорта меда со всего света“.

Честно говоря, читая эти строки, я, несмотря на атрибуты современного мира, почему-то вспомнил слова Шолом-Алейхема, в начале века побывавшего в США. „Если б я не знал, что я в Америке, — писал он, — то я определенно подумал бы, что я в местечке Брод…“ Однако вернемся к „Шпигелю“.

„Выход своим депрессиям они дают в еврейских организациях, которые заботятся о них тут: „Зачем вы вызвали нас сюда?“ Другие штурмуют советские представительства. Некоторые кончают жизнь самоубийством…“ Автор статьи в „Шпигеле“, судя по всему, не испытывает симпатии к людям, о которых пишет, как, впрочем, и к стране, которую они покинули. Ему не нравится наш образ жизни, он изображает его примитивно, карикатурно, впрочем, другого от него и ожидать было трудно — „Шпигель“ журнал буржуазный со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но как говорится, дальше — больше. Если следовать логике Когельфранца, то во всех страданиях выехавших из Советского Союза виноваты… Советская власть, наш образ жизни. Это они-де не подготовили (?!) „бедняг“ к восприятию „свободного мира“, „развитой культуры“ или, как он пишет, с иронией ссылаясь на советскую пропаганду, „волчьего общества капитализма“. И теперь „бедняги“, лишенные привычной „регламентации“, терпят крушение „в естественных задачах свободного гражданина в свободном обществе“ — найти самому себе работу и квартиру, врача или школу для детей… они „не знают, чему и кому они должны верить“ в условиях „слишком большой свободы“.

„Они (то есть выходцы из СССР — Б. К.), — пишет Когельфранц, — считали капитализм именно из-за того, что его так проклинала их пропаганда, просто сказочной страной, которая автоматически, без применения собственных усилий, предвещает богатство. И если получается иначе (а получается именно иначе — ни одного примера преуспеяния Когельфранц не приводит. — Б.К.), они реагируют раздраженно“.

„Если капитализм означает, что надо так надрываться, то лучше его забыть“, — сетует продавец магазина в Куинси.

„Нью-Йорк тайме мэгэзин“ писал: „Они просто не допускают мысли, что здесь улицы не выложены золотом, а матрацы не набиты долларами“.

„…Труднее всего приходится работникам умственного труда, художникам, артистам, которые никому не нужны…

Художник становится курьером, кибернетик — водителем такси (ниже он замечает, что специальность таксиста в Нью-Йорке, кажется, скоро будет в руках выходцев из СССР. — Б. К.), артист — смотрителем здания, человек разочаровывается в существовании, капитулирует перед вызовами, к которым его никто не подготовил, и спрашивает себя, для чего он покинул тот мир…“