Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Томилин уносится, ошеломив Талалай бурным натиском. Он подбегает к Сметанину и машет перед его носом сотней. Сметанин покорно плетется за другом.

Поливальщики, засучив штаны до колен, запрудили камнями и землей арыки и, швыряя на дорогу ведрами и лопатами сияющую воду, полили улицу. Небо над ней еле видно. Стволы чинар, как могучие ряды колонн, поддерживают сплошной свод из ветвей. В лиственных тоннелях по-утреннему свежо и чуть сумрачно.

Маленькая деревянная парикмахерская окрашена в синее и белое. Под огромными чинарами она игрушечная, нарядная. Она вделана в решетку и стоит в парке, а дверь ее выходит на улицу. На крыше шапка из шуршащей покоробленной листвы. По стеклу большого окна белой краской написано «Парикмахерская». В окно видны два больших зеркала, в креслах двое мужчин с пеной на щеках; два мастера в белых халатах — Сергей Томилин и Костя Сметанин.

Томилин мрачный, сонный. Голова болит. Денег нет. Ну, что это за жизнь, спрашивается? Сам себе противен. Нельзя больше так жить!

Сметанин, не снимая халата, выходит из парикмахерской, садится под окном на скамейку. Она такая низкая, что острые колени едва не касаются груди. Сметанин весело и беспокойно смотрит на столовую, что виднеется за деревьями через дорогу. Зеленая краска на ней от жары потрескалась, и столовая стала чешуйчатой.

Солнечный свет прорывается между ветвями мощными прожекторными лучами. Они скрещиваются. Вся даль улицы рябится — сыплется множество листьев.

Удивительный город — Фергана! Это и не город, а громадные живописные заросли. Плещется множество арыков. Пахнет дынями. Воздух сверкает: он полон ослепительных лучей.

Сметанин, радостно вздохнув, чиркает спичкой и задумчиво глядит на огонек. И кажется, что он смотрит куда-то очень далеко, видит что-то хорошее, улыбается ему.

Огонек трепещет уже около пальцев. Из огонька торчит обгорелая, скрюченная спичка. Сметанин мотает обожженными пальцами и чиркает новой, освещает свою загадочную даль. О ней не знает даже Томилин. Есть вещи, о которых вообще невозможно говорить.

Сметанин опять мотает обожженными пальцами и ласково смотрит на чешуйчатую столовую.

Томилин видит в окно, как собираются мальчишки и лезут к Сметане в гремучий от грецких орехов карман. Костя преображается, хохочет, возится с ребятами. Он удивительно любит детей.

Приходит клиент, и Сметанин, возбужденный, влезает в маленькую дверь парикмахерской, подмигивает Томилину, хлопает по плечу, как бы говоря: «Ничего, брат, скоро и я…» Томилин кивает на столовую, грозит ему пальцем.

Прибегает из конторы рассыльная. Сметанина отправляют за десять километров, в Маргелан, стричь допризывников.

— Неделю… это… носа моего не увидишь, — говорит он и неловко сует Томилину два червонца. — На столовую… А змеятники… плюнь и перекрестись! — Он уходит своей ныряющей походкой.

Томилина и Сметанина всегда обслуживает официантка Зиночка. Это пышная крупная блондинка с румянцем во всю щеку. Карманы ее белого фартука оттопырены: из одного торчат скомканные деньги, из другого — звякающие ложки.

Зина иногда криво подписывает в меню: «Суп с гусёй», «Канпод». Когда «суп с гусёй» подает она, он бывает особенно вкусным.

Сегодня Зина как никогда привлекательна, и Томилин говорит:

— Вы, Зиночка, можете свести с ума.

Она улыбается и наивно спрашивает:

— Это почему же так?

— Вы такая красавица, взглянешь — ахнешь! Царевна!

Зина мягко и тихо смеется, ярко краснеет и смущенно отворачивается, потом взглядывает на него и опять отворачивается.

— Ой, да ну вас! Все вы такие! — И, забыв положить чайную ложечку, уходит, покачивая бедрами.

Глядя ей вслед, Томилин рассеянно размешивает сахар в стакане ножом…

Томилин бредет по дорожкам в желтой трухе от растоптанных листьев и думает: «А недурно, черт возьми, когда в твоей комнате поселится такая вот аппетитная Зиночка. Сразу станет уютно. Исчезнет одиночество. Не будет холостяцкой безалаберности».

Почему-то представляется, как Зина, улыбаясь, подает глаженую сорочку, теплую от утюга, пахнущую слегка паленым.

Он вспоминает о Сметанине. Костя дружит с Зиной уже с весны. «Таких, как Сметана, женщины всегда оставляют с носом…»

На другой день Томилин приглашает Зину вечером в кино.

Скамейки и экран огорожены высоким забором. Мальчишки вскарабкались на тополя, смотрят кинокартину с улицы. Поджаренные за день солнцем, стучащие листья кружатся над «залом», падают на зрителей, бросают на экран тени. Листья лежат на полных коленях Зины. Луна сияет над головой.

И все это для Томилина удивительно.

Он берет большую белую руку Зины и гладит. Он плохо понимает, что происходит на экране, а Зина спрашивает:

— Что это, артисты по-настоящему целуются? А вот вино пьют… так это настоящее вино? И они по-настоящему пьянеют?

Эта наивность восхищает Томилина. «Большой ребенок», — думает он. Интонации у нее тоже какие-то полудетские, непосредственные.

Выйдя из кино, они бредут по улицам. Вьюжится знаменитый ферганский листопад. Множество деревьев и садов высыпают и высыпают вороха листьев. На земле негнущаяся ломкая листва по колено. На крышах она как ржавые сугробы. На ларьках будто расстелены рыжие шкуры.

Через открытые окна листву наметает в комнаты, в постели, в шкафы. Листья падают в магазинах на чаши весов, в столовых — в тарелки с супом.

Листьев столько, что они запрудили арыки, и те разлились, кое-где затопили тротуары, мостовые. Ночные сторожа сгребают листву в кучи и жгут.

Под раскидистыми чинарами темень. Главная улица в буйных кострах. Клубится белый тяжелый дым, и пахнет горелым листом. Костры озаряют снизу стволы чинар и длинные свесившиеся ветви. Большие кожаные листья, не долетая до костров, вспыхивают в воздухе.

Зина слегка сонная, ленивая, мягкая. Она всему верит, молчит, лишь отвечает на вопросы. Когда они входят в особенно глухую, заросшую улицу, Томилин крепко обнимает Зину, целует.

— Ой, что это вы? Не надо! Как вам не совестно! — говорит она, вздохнув.

Томилин продолжает целовать ее. А она стоит с наивно-удивленными глазами. От ее горячих пухлых губ, от лица пахнет почему-то парным молоком. Руки покорно опущены, и даже губы не шевелятся. Томилину чудится в этом особая чистота.

Ночью, ворочаясь на раскладушке, он подыскивает оправдания. И, несмотря на то, что он находит их, перед ним все стоит Костя с кроткими глазами, со стеснительной улыбкой.

Томилин курит, пьет воду, снова курит. Не спится…

Прошла неделя. Талалай почувствовала — между друзьями что-то произошло. Когда она подметает волосы в парикмахерской, ее любопытные глаза так и шныряют, следят за ними.

Томилин молча бреет своего клиента, Сметанин — своего. Звякают ножницы, стрекочут машинки, слышно, как скребет бритва, срезая волосы.

Томилин боится поднять глаза. Ему кажется, что Сметанину стыдно за него.

Сметанин работает устало, точно ему тяжело двигать бритвой. Нехотя мнет в кулаке резиновую грушу и брызгает в лицо клиента шипящим одеколоновым дождичком.

Самые тягостные минуты, когда парикмахерская пустеет. Томилин начинает править бритву на оселке, хотя бритве и не требуется правка. Сметанин спешит выйти на улицу и садится на скамейку. Он беспокойно смотрит на пробегающих детей. Зажигает, как всегда, спичку, пристально смотрит на огонек. Он морщится, точно у него болит горло и ему трудно глотать.

Талалай, протирая столики, зеркала, спрашивает:

— Чего это он? Обманул тебя, что ли? Будто ему стыдно на тебя смотреть.

Томилин испуганно оглядывается на дверь и, сердито сверкнув глазами на Талалай, бурчит что-то непонятное. Он чувствует, что, если еще так продлится день-два, он сбежит.

На другой день в парикмахерскую вместо Сметанина приходит молоденькая узбечка Шарафат.

А через неделю Зина переезжает к Томилину. Все получилось, как он мечтал. На окнах вместо газет висят шторы, на стенах портреты и картинки, на полу коврики, белеет пышная кровать. Посреди комнаты круглый стол, на нем ваза с цветами — «петушиные гребешки». Они вишневые, бархатные. Даже если пощупать их, остается впечатление бархата, а не растения. Вместо консервной банки — пепельница-раковина.

Зина купила Томилину костюм.

— Хозяин! Сережка Томилин — глава семейства! Такого еще свет не видывал! — хохочет он и никак не может поверить в происшедшее.

Теперь, когда он приходит с работы, его встречает румяная Зина и вкусный обед. Все получилось, как мечтал Томилин…

Шарафат всегда ходит в темно-синей юбке и в белой полупрозрачной блузке. На голове алая, расшитая бисером и от этого тяжелая тюбетейка. Две косы, черные до синевы, спускаются ниже колен. Лицо густо смуглое, с легким румянцем. Яркие черные брови соединяет на переносице синяя полоска, нарисованная соком травы усьмы. Из-под них лучатся светло-карие, какие-то вопрошающие, продолговатые глаза с голубыми белками.