Дочери Медного короля - Айра Левин

По мере того как список становился длиннее, его настроение улучшалось. Иногда он вынимал листок из шкатулки просто для того, чтобы полюбоваться им и приходил в восхищение от собственной проницательности, находчивости и памяти.

«Да ты сумасшедший, — сказал он как-то себе вслух, перечитывая листок в сотый раз. — Совершенно сумасшедший», — снисходительно повторил он. Но в действительности он так не думал, а считал себя дерзким, отважным, блестящим.

— Я не собираюсь возвращаться в университет, — объявил он матери в начале августа.

— Как ты сказал?

— Я не вернусь в университет, а через пару недель уеду в Нью-Йорк.

— Но почему ты не хочешь закончить образование? — жалобно спросила мать, отбрасывая со лба седую прядь. — Ты нашел работу в Нью-Йорке?

— Нет, но найду. Мне нужно разработать одну мысль… вернее, план.

— Следовало бы сперва закончить курс, Бад, — взмолилась мать.

— Если из моего плана ничего не выйдет, я прекрасно смогу сделать это в будущем году.

— Но, Бад, тебе уже двадцать пять лет. Ты должен… тебе следовало бы сначала сдать экзамены, а потом уже искать подходящую должность. Так не может продолжаться…

— Как, по-твоему, речь идет о твоей или о моей жизни?

— Именно так отвечал мне твой отец, — тихо сказала мать, направляясь на кухню.

Он попытался читать какой-то журнал, не слышать шума льющейся в раковину воды, уговорить себя, что ему безразлично мнение матери, но его усилия были напрасны. Через несколько минут он зашел к ней в кухню.

— Послушай, мама, — сказал он убедительным тоном, — ты ведь знаешь, что я не меньше тебя хочу поскорее наладить свою жизнь. Я не стал бы оставлять университет без серьезных причин…

Она не отвечала, продолжая стоять у раковины спиной к нему. Тогда он сел у стола и продолжал:

— Если мне не удастся задуманное, то в будущем году я вернусь в университет, обещаю тебе, мама.

— Расскажи мне о твоем плане, — попросила она, оборачиваясь. — Может быть, это какое-нибудь изобретение?

— Пока ничего не могу сказать, — неохотно ответил он. — Я нахожусь в самом начале пути… Не обижайся…

— А нельзя с этим подождать до будущего года? — спросила она, вытирая руки.

— В будущем году может оказаться слишком поздно, мама.

— Меня огорчает, что ты со мной недостаточно откровенен.

— Мне самому хотелось бы тебе все рассказать, но это пока невозможно. Я даже не могу объяснить почему.

Она подошла к нему и положила ему руки на плечи, глядя на обращенное к ней взволнованное лицо.

— Надеюсь, что твоя идея хороша.

Он от всей души улыбнулся ей.

Часть третья

МЭРИОН

Мэрион Кингшип училась в Колумбийском университете — солидном учебном заведении, требующем от студентов упорной ежедневной работы и ничего общего не имеющем с игровой площадкой для великовозрастных детей, куда поступила Эллен. После того как она окончила его, ее отец не преминул вскользь упомянуть об этом факте в разговоре с директором агентства, занимающегося рекламированием продукции компании Кингшип. Ей была предложена должность редактора в этой фирме, но она отказалась и через некоторое время поступила, не прибегая к помощи отца, на секретарскую работу в менее значительное агентство, где ей пообещали поручать в дальнейшем редактирование несложных текстов, при условии, что это не будет мешать ее основным занятиям.

Годом позже, когда Дороти последовала примеру Эллен и поступила в столь же легкомысленное учебное заведение, где в основном занимались спортом или шатались но университетскому двору, Мэрион осталась вдвоем с отцом в квартире из двенадцати комнат. Они регулярно встречались во время трапез, но близости между ними не было. В конце концов. Мэрион решила поселиться отдельно, хотя и догадывалась о молчаливом неодобрения отца.

Она сняла трехкомнатную квартиру на последнем этаже красивого дома в районе Пятидесятых улиц и тщательно обставила ее. Комнаты были меньше, чем в доме отца, и ей не удалось увезти все свои любимые вещи. Она отобрала те из них, которые ей нравились больше остальных и лучше выражали ее сущность. Развешивая картины, расставляя книги на полках, она видела их глазами того, кто однажды войдет в ее жилище. Почетное место было отведено картине Демута, которую она особенно любила.

Ансамбль получился современный, но не чрезмерно. Пластинки охватывали композиторов от Бартока до Стравинского и включали наиболее мелодичные произведения таких музыкантов, как Брамс и Рахманинов. Книги — а что лучше библиотеки говорит о характере ее обладателя? — отражали вкусы и личность Мэрион.

Два неравнозначных события нарушали каждую неделю однообразие ее жизни: в среду она обедала у отца, а в субботу устраивала генеральную уборку своей квартиры. Если первое являлось нелегкой повинностью, то второе неизменно доставляло ей радость. Она полировала мебель, протирала зеркала, прикасаясь к каждому предмету с осторожностью почти благоговейной.

У нее бывали гости. Во время каникул ее навещали Эллен и Дороти, которые делали вид, что завидуют ее независимой жизни. Приходил отец. Лифта в ее доме не было, поэтому, поднявшись по лестнице, он задыхался, неодобрительно качая головой. По вечерам заходили сослуживицы. Они развлекались, играя в канасту.

После самоубийства Дороти, Мэрион на две недели вернулась к отцу. Когда погибла Эллен, она оставалась у него целый месяц. Но даже горе не могло их сблизить. Во время ее второго пребывания у отца тот с робостью, совершенно ему несвойственной, спросил, не могла ли бы она окончательно поселиться у него. Однако сама мысль о том, что она может лишиться свободы, показалась ей невыносимой. После этого разговора, правда, она стала обедать у него три раза в неделю.

Как-то в субботнее утро у нее зазвонил телефон. Мэрион, любовно протиравшая, стоя на коленях, стеклянный верх журнального столика, нахмурила брови. Не выпуская из рук пыльной тряпки, она нехотя направилась к аппарату.

— Алло? — сухо сказала она.

— Алло! — отозвался мужской голос. — Я говорю с Мэрион Кингшип?

— Да.

— Простите, что беспокою вас. Я был… другом Эллен. (Друг Эллен? Красивый, элегантный, блестящий… но совершенно неинтересный молодой человек. Для нее, по крайней мере.) Мое имя Бартон или, как меня обычно называют, Бад Корлис.

— Действительно. Эллен говорила мне о вас…

«Я люблю его, — сказала Эллен во время того посещения, которому суждено было стать последним, — и он меня любит…» Сама не зная почему. Мэрион, вместо того чтобы обрадоваться, расстроилась тогда.

— Вы не могли бы со мной встретиться? нерешительно продолжал незнакомый голос. — Дело в том, что у меня осталась книга, принадлежавшая Эллен. Она дала мне ее почитать перед тем… как раз накануне своего отъезда в Блю-Ривер. Я подумал, что вам было бы приятно иметь ее.

«Наверно, какой-нибудь очередной бестселлер.» — подумала Мэрион, потом, устыдившись своей мелочности, ответила:

— Вы правы, это в самом деле доставило бы мне радость.

— Если хотите, я занесу ее вам сейчас, — предложил голос. — Я нахожусь недалеко от вашего дома.

— Нет, — слишком быстро ответила Мэрион, — я собираюсь выйти.

— Тогда, может быть, завтра?

— Завтра меня не будет дома…

Ей вдруг стало стыдно. Почему ей не хотелось принять его у себя? Ведь он любил Эллен и теперь брал на себя труд привезти ей книгу, принадлежавшую трагически погибшей сестре!..

— Мы могли бы где-нибудь встретиться сегодня днем, — сказала она.

— Отлично.

— Я буду в районе Пятой авеню.

— В таком случае, если хотите, у Рокфеллеровского центра перед статуей Атласа?

— Хорошо.

— В три часа?

— Да, в три. И спасибо, что позвонили. Это в высшей степени любезно с вашей стороны.

— Ну, что вы… До свидания, Мэрион. Простите, что обращаюсь к вам так, но Эллен столько рассказывала о вас, что мне казалось бы странным называть вас мисс Кингшип.

— Само собой разумеется… До свидания, — сказала она, не зная говорить ли ему Бад или мистер Корлис.

— До свидания.

Она положила трубку и еще некоторое время стояла неподвижно, глядя на аппарат. Потом вернулась к столику, снова стала перед ним на колени и принялась тереть стекло с удвоенной энергией. День был испорчен.

Облаченный в безупречный серый фланелевый костюм, с книгой под мышкой, он стоял в тени огромной бронзовой статуи, спиной к пьедесталу, внимательно разглядывая типичных для Пятой авеню прохожих: узкоплечих, скромно одетых мужчин с неяркими галстуками, женщин в элегантных костюмах, украшенных лишь темным шарфиком у ворота, высоко несущих хорошо причесанные головы. Он старался вспомнить фотографию, которую Дороти как-то показала ему. «Мэрион могла бы быть красивой, — сказала она тогда, — если бы не причесывалась вот так.» Он с трудом удержался от улыбки при воспоминании о гримасе Дороти, стянувшей при этом назад свои белокурые волосы.