Трио-Лит 1 - Сергей Валентинович Литяжинский

До закрытия алкомаркетов времени было достаточно, но трубы горели, и Станкевич попытался остановить мотор у ближайшего к гостинице. Тупая ЭВМ сделала вид, что не понимает русского языка, и довезла его до самых дверей отеля. Пришлось прогуляться. Холодный беспозвоночный паразит почувствовал в крови Алёши следы дорогого виски примерно через полчаса и отпрянул. Станкевич с радостью растянулся, наконец, в кровати, вывел с айфона на экран телевизора свой любимый канал и блаженствовал. Двое взрослых интеллигентных чуваков рассуждали о развале СССР. С тем, что попроще, Станкевич когда-то лежал на Канатчиковой даче. Сейчас самый популярный писатель. «Кстати, — подумал Станкевич, — а ведь псевдоним он себе придумал задолго до пандемии». Второй, покрупнее, посерьёзнее, более академичен, более выдержан, конкурент ФИГа. Больше говорил первый, и Станкевич внимал ему с наслаждением. Коронавичюс сравнивал, как обстояли дела с контркультурой семидесятых — восьмидесятых в США и СССР. Обе асоциальные, обе антиобщественные, обе антиправительственные, но почему-то штаты контркультура только укрепила, а в Союзе стала одной из причин распада. «Браво!» — восторженно соглашался с ним Станкевич.

— Контркультура, — говорил тот, что попроще, — это легальный выброс деструктивных настроений молодёжи. Дайте им перебеситься, и никаких майданов не будет. Не хлебом единым жив человек. А в совке и с хлебом, и тем более с колбасой были проблемы, а что касается зрелищ, как говорится, паки-паки… Судите сами, в штатах за год появлялось двести полноценных музыкальных шлягеров-хитов, в Союзе — семнадцать. Не смешно? Ждёшь, бывало, целую неделю эту «Утреннюю почту», а там Зыкина, Калинка-Малинка и Наталья Нурмухамедова, и те всего полчаса.

Чем меньше виски оставалось во второй бутылке, тем интереснее становились рассуждения Коронавичюса. Даже сквозь дрёму его голос был приятен уху Станкевича. «Он на Канатчиковой даче косил от армии на энурез», — вспомнил Алексей и усмехнулся.

«Летом можно поехать в лес, но до леса — час езды…» — а это Станкевич слышал, уже засыпая…

Когда Марина открыла Тимуру дверь, она его не узнала. Счастливая блуждающая улыбка, в глазах сумасшедшинка, горделивая осанка и в протянутой руке большой распечатанный конверт. «Значит, Алексей не врал» — пронеслось в её голове.

— Что? — закричала Марина, хотя прекрасно всё знала.

Тимур поднял её, как пушинку, осыпая поцелуями.

— Новая жизнь!

Не раздеваясь, он понёс её в комнату, кружил, читал по-узбекски что-то любовное из Навои, смеялся и пел. И, выплюнув пустышку, за этим танцем удивлённо наблюдал Тимур-младший. У Марины навернулись слёзы, так ей хотелось верить в надвигающееся, как грозовая туча, счастье.

— Ты меня пугаешь! — сказала она Тимуру, крепко прижимая его голову к своей груди, чтобы он не заметил слёз.

Он рассказал ей взахлёб о встрече с частным детективом, о письме с родины, о национальной премии первой степени, которой посмертно награждён его отец за неоценимый вклад в историческую науку Узбекистана.

— Семён Константинович сказал, что сумму премии увеличили в два раза! В письме указано пять миллионов, но письмо написано четыре месяца назад. Может и хорошо, что меня так долго искали.

Они купали маленького Тимура перед сном, при этом большой Тимур продолжал говорить. И, как всегда, говорил красиво, но с особенным пиететом, и рисовал такие картины будущего, что Марина отбросила страхи и поверила было его словам.

— И ещё… — продолжал Тимур самодовольно, — мне предлагают работу в Ташкенте. Предлагают возглавить кафедру отечественной истории в Ташкентском университете. И на её базе создать рабочую группу из историков и творческой интеллигенции по… не то что по разработке или созданию, а по переосмыслению национальной идеи, по приданию ей дополнительного импульса, по её художественному оформлению, по разработке методик её внедрения в сознание каждого гражданина. Представляешь, какой масштаб? Это же и телевидение, и кинематограф, и вся пресса, и литература, и все учебные заведения, вся педагогика. На подготовку общей концепции не больше года.

С удвоенной силой к Марине вернулось чувство опасности.

— Мне кажется, — сказала она, — ты уже готов согласиться.

Тимур молчал, но в его молчании она услышала «да». В эти секунды ему и впрямь казалось, что он в одном шаге от невиданного механизма, от невиданных размеров рычага, и в его глазах уже горел огонёк страстного желания перевернуть этот мир.

Убаюкав Тимура-младшего, они стояли, обнявшись, на лоджии, смотрели на удивительно красивый салют. Тимур бесстрашно грезил возвращением на Родину и сменой своего статуса, а Марина уже приняла решение, что она никуда не поедет. И от этого прижималась к нему ещё крепче.

Салют отгремел.

* * *

— Думаю, форс-мажор исключён. В любом случае, он на крючке, — говорил с кем-то Семён Константинович по телефону.

Под эту фразу Станкевич открыл глаза.

С экрана телевизора ему беззвучно подмигивал какой-то молодой человек, намекая, наверное: «Или нажми «продолжить» или дай мне тоже передохнуть». Голова ещё не болела, только мучила жажда. Хлопнула дверь в ванную, и продолжения разговора Станкевич не слышал. Он приподнялся на локте, взял с журнального столика вторую бутылку, в которой виски было ещё больше половины объёма, глотнул из горлышка и решил не вставать. Пусть думает, что я сплю.

— Ай, нет! — Слежанков вышел из ванной. — Это такая женщина, что называется, с двойным дном. По всему видно, какой она была красавицей, а какие манеры! Чувствуется, что она не в восторге от того, как смогла этими сокровищами распорядиться, что поздно поняла — её счастье не в карьере. А она его жаждет.

Потом Семён Константинович долго молчал, слушал, потом громко смеялся.

— Не знаю. Похоже, она не привыкла от своих намерений так легко отказываться. Посмотрим. Я понял, что она боится огласки жёлтой прессы. Если этот эпизод прошелестит на страницах местных таблоидов или в интернете, она займёт позицию самой правильной, самой железной и беспощадной леди. А пока огласки нет, с нею можно будет договориться. Завтра и начну. Завтра у неё день рождения.

Слежанков включил ночное радио — в эфире звучал голос Утёсова.

— Да я и не переживаю, это попутные издержки. Главное дело сделано. Сейчас отправлю в Ташкент кадры с видеорегистратора, где мы вдвоём, успокою заказчика.

Не отрывая трубку от уха, Семён Константинович вошёл в комнату. Бросив взгляд на «спящего» Станкевича, выключил телевизор и взял со столика виски.

— Подтвердилось?! Ставки выросли! Ну, правильно, первый вице-премьер не чета министру культуры. Значит, и наш процент должен вырасти.

Алексей гнал от себя дурные мысли, но ему всё больше становилось как-то не по себе от этого разговора. Жажда стала невыносимой, и он поднялся.

— Есть ложиться спать! — Было