Любовные доказательства - Олеся Николаева

Она поставила на огонь все четыре кастрюли, доверху наполнив их водой. Подождала, когда они как следует прокипятся, и взялась за дело.

— Последний шанс, — приговаривала она. — Самый последний шанс.

Зачерпывала огромной полулитровой кружкой и поливала дурные места. Эти твари — они уже забрались за стеллаж, расположилась на столе, на диване, в корзине для тростей… Когда одна кастрюля кончалась, она наполняла ее водой и ставила на огонь…

Губы ее были крепко сжаты, руки дрожали. Она понимала — если им не удастся извести ее так неприметно, они наймут киллера. Но тогда их легче будет разоблачить. Сейчас она покончит с этими шорохами и напишет записку, в которой изложит все свои подозрения, приведет все факты. Четыре наполненные заново кастрюли кипели на огне. Марина Павловна заткнула ванну и пустила горячую воду. Сама же села в единственное сухое кресло, сжимая палку в руке.

— Не дамся, — шептала она.

Слышно было, как вода перелилась через край и хлынула на пол. Марина Павловна открыла дверь ванной, позволяя ей прорваться в прихожую и подбавила в нее кипятка с плиты. Уже совсем рассвело. Она поджала ноги и задремала.

Ей приснился Костик. Она спросила:

— А разве вы не в Африке?

А он ответил:

— Нет, просто хирург Дурнев очень хорошо набил мое чучело.

И он хлопнул тростью себя по ноге.

Сколько она проспала — час, полтора? В дверь стали звонить. Потом — стучать.

— Вот, идут, — констатировала Марина Павловна, очнувшись.

— Откройте, у вас потоп! В доме кто есть? — надрывался за дверью голос певички.

— Дешевая уловка, — усмехнулась Марина Павловна. — Я ей открою, а она мне по голове. Или из пистолета с глушителем. Им только открой. Наверное, она хочет соединить квартиры — получится двухэтажная. Как это все давно известно!

— У меня гибнет ремонт, — орала певичка. — Дорогая итальянская мебель. Вы мне за все заплатите! Я сейчас милицию вызову, МЧС, хулиганка! — не унималась певичка. — Вода так и хлещет с потолка, так и хлещет! Тропический ливень.

Марина Павловна смежила веки. Крики за дверью смолкли — видимо, певичка кинулась вниз спасать свое добро или побежала за подмогой — сейчас приведет своих дюжих молодцов, и они высадят дверь… Надо прикопить сил за время этой передышки. Ее опять стало клонить в сон.

Вдруг она явственно услышала звук поворачивающегося в замке ключа, и тут же послышался певичкин визг:

— Вы мне все до копеечки выложите, вы мне ответите, я вас в тюрьму посажу!

— Подобрали отмычку, — обреченно подумала Марина Павловна.

И тут же — вместе они там, что ли, — возник голос Бориса Михайловича. Он простонал:

— Какой ужас! Что здесь произошло? Мариша, ты где?

Стоя по колено в воде, он показался в дверях.

— Маришенька! Тебе плохо? Что с тобой?

Он подобрался к ней и стал трясти ее за плечо.

Она смотрела на него неподвижным взором. Потом, отодвинув его в сторону и сжимая в руке палку, она спустила в воду затекшие ноги. Вода была горячая, от нее шел пар. Юбка с павлинами встала было колом, но потом намокла и облепила колени. Было трудно двигаться, но Марина Павловна все-таки выбралась в прихожую. Там, прижав к груди руки, в которых были туфли, стояла певичка, бледная, с размазанной краской под глазами, и повторяла, как заведенная:

— Я вас засужу, я вас засужу!

— А где же Жанна? — только и спросила Марина Павловна, поискав глазами вокруг.

— Какая еще Жанна? — взвизгнула та.

— А кто вам подарил ту брошь — с крокодильчиком? — шепотом спросила она, чтобы Борис Михайлович не расслышал. И приложила палец к губам.

— Сумасшедшая! — завопила певичка.

Марина Павловна замахнулась палкой, но, потеряв равновесие, упала с головой в горячую воду.

Борис Михайлович выбрался из ванной, где он закрыл кран, и кинулся к ней. Перетащил ее на старый диван в дальней комнате — тот самый, на котором спала его мать.

— Ты хотела принять ванну, открыла краны и нечаянно заснула, да, Мариша? — ласково спросил он. — Бедная моя, бедная. Заработалась.

— Мы вам все оплатим, — сказал он, тяжело ступая по воде и выходя к певичке, которая все еще стояла в прихожей с туфлями, прижатыми к лицу. — Только уходите немедленно. Уходите!

И он принялся собирать воду тазиком, чтобы тут же выливать ее в раковину.

Марина Павловна лежала на диване, воды вокруг уже не было, хотя пол был еще мокрый.

— Где же все-таки Жанна? — спросила она, еле шевеля губами.

— Жанна? — уже строго и почти враждебно спросил Борис Михайлович, наклоняясь над кипой безнадежно испорченных книг, лежащих стопками на полу.

— Шестая жена Барсука, — не сдавалась Марина Петровна.

— Вспомнила тоже… Сбежала она от него. Три месяца тому назад. С бизнесменом каким-то.

— Наверное, квартиру ему оформляла, — задумчиво произнесла Марина Павловна. — А иначе как она могла с ним сблизиться?

— Эх, сколько драгоценных книг погибло! — горестно вздохнул Борис Михайлович. — Чехов-то твой — как размок, разбух. Дюрренматт твой, Борхес, Брехт… Нет, не спасти уже. Ничего теперь не поправишь!

— Фирса не надо было забывать, Фирса, — многозначительно произнесла Марина Павловна и натянула на лицо одеяло — прямо по самые глаза.

КАСЬЯН

Вообще-то я знаю двух Касьянов: естественно, оба родились в високосный год 29 февраля. Оба они — немцы, чьи предки чуть ли не с XVII века укоренились в России, только одни вышли из Голландии, а другие из Пруссии. Оба потомка — ни тот, ни другой — немецкого языка не знают. Одного зовут Андрей Витте, и он дальний родственник того самого графа Сергея Юльевича, царского премьер-министра, хотя и не по прямой линии — у того своих детей не было, и Андрюша — правнук кого-то из его братьев: то ли Александра, то ли Бориса.

Другого зовут Александр Берендт, и он тоже дворянского происхождения. Оба они — православные, оба покрестились в монашеских скитах (разных). Оба они хороши собой, стройны, артистичны, аскетичны, талантливы. Оба — эстеты, но не снобы. Оба пробовали себя на литературном поприще и в самых разных жанрах, и оба печатались, и не без успеха, так что имена их могут быть вполне знакомы читателю, но ни один из них не отдавался литературе как своему призванию.

Один, впрочем, закончил Строгановское училище, а другой — Литинститут. Добавлю еще, что с одним из них я училась в школе, а с другим подружилась, едва-едва ее закончив, и с обоими я в духовном родстве, ибо один — мой крестный сын, а другой — крестный отец моих детей. При этом они, часто встречаясь у меня, церемонно раскланиваясь и упражняясь в острословии, не то чтобы недолюбливали друг друга, а испытывали нечто вроде смутной ревности и держались на расстоянии.

Впрочем, один из них — Александр — женился на француженке и уехал во Францию, родил дочку и счастливо укоренился там, а вот Андрея Витте, о котором и речь, на семейном поприще ожидали тяжкие испытания и разочарования.

Начнем с того, что еще в весьма даже юном возрасте он страстно влюбился в Лилю Злоткину — настолько, что сделал ей предложение, на которое она откликнулась пылким согласием. В этом он точно следовал по стопам своего двоюродного прадедушки Сергея Юльевича — тот тоже страстно влюблялся, причем еще и похлеще своего правнука, потому как влюблялся он исключительно в замужних дам, потом разводил их с мужьями, применяя к тем подкуп или просто административные меры, и преспокойно женился.

Так вот — второй раз он женился как раз на еврейке Матильде Ивановне, урожденной Нурок, взял ее вместе с дочкой от первого брака и заплатил ее мужу за нее большие деньги. Но как раз у Андрюши все так гладко не получилось: напротив, как пишут в старинных романах, судьба приготовила ему печальный сюрприз.

Оказалось, что родители Лили подали документы на отъезд в Израиль, и уезжать они собрались непременно с дочерью. И Лиля, пригрозив родителям, что в таком случае отравится от несчастной любви, уговорила их взять с собой и Андрюшу. Но Витте совершенно не хотелось ехать в Израиль, хотя он Лилю очень любил, и вот он пошел на крайние меры и предложил, по примеру своего предка, родителям за нее выкуп: это была прекрасная картина кого-то из малых голландцев «Мальчик с петухом», чудом уцелевшая в их доме во время революционных бурь.

Но Лилины родители не проявили к этому произведению искусства никакого интереса, мама Лили даже посетовала, что изображение для комнаты «мрачновато» и «простовато», и вообще при чем тут этот петух, а кроме того, они, несмотря на то, что оба были бухгалтерами и, значит, знали счет деньгам, совершенно не могли себе представить ее стоимости, а Андрюша намекнуть им на это постеснялся. Так что обмен и не состоялся.

Лиля билась в истерике, а Андрюша выпил какое-то безумное количество седуксена, от которого его постоянно мутило и потом он ходил целую неделю как стеклянный. В общем, эта история их расставания была совершенно душераздирающей, и в конце концов каждый остался при своем: Лиля уехала с родителями, а он прильнул к исторической родине и даже уговорил меня взять его к старцу Серафиму в Ракитное, чтобы он там мог покреститься и вообще «приложиться к своему народу»… Андрюша вообще всегда считал себя русским патриотом.