Любовные доказательства - Олеся Николаева

В подъезде столкнулась с певичкой. Та, разряженная в пух и прах, спешила к серебряному «мерседесу», который уже стоял наизготовке. Окатила насмешливым взглядом Марину Павловну, а при виде ее юбки с павлинами так прямо и прыснула. И еще выше задрала остренький подбородок.

А под ним — чуть наискосок, возле плеча, Марина Павловна вдруг увидела брошку — она была как родная сестра ее золотой рыбки с красным глазком, только это был крокодильчик и тоже золотой, но глаз у него был зеленый.

Марину Павловну этот крокодильчик просто обжег — откуда это у нее? Кто привез? И почему ее юбка вызвала такое презрение?

Впрочем, ей не пришлось долго об этом размышлять — на ступеньке у квартиры сидела Тата, и Марина Павловна прямо так напрямую спросила ее, отпирая дверь:

— Юбка, посмотри, как, нормально на мне сидит? Или что-то не то?

— Вы, Марина Павловна, лучше не об одежде тленной думали бы, а о главном: как вам душу спасти. А то юбки накопите, так вам даже и завещать их потом некому будет. И павлины эти ваши на подоле — это символ гордости. Мы в институте проходили. А тетя Люда — та вообще претендентка для ада. Сейчас я ей все скажу, все скажу.

Подошла к телефону, уперла руку в бок, отвернулась от Марины Павловны:

— Тетя Люда? Я тут хочу сказать, чтобы вы знали. Вы — хищница. Да. Сначала хотели у меня жениха отобрать, потому что Костик, когда меня в Харьков провожал, предложение мне сделал, а потом, когда ваш план не удался, споили его и засунули в психушку. И за это не будет вам в жизни счастья. Умрете вы в старости, больная, одинокая, никому не нужная. Потому что вас Бог накажет… А я сейчас к Костику поеду — он мне ключ от своей квартиры дал.

Забрала свои чемоданы, повесила на плечо мешок и ушла.

— Оставляется дом ваш пуст, — обернулась она на пороге.

Марина Павловна замахала на нее руками.

Пока Тата спускалась на починенном лифте, по лестнице взбежала Людочка:

— Марина Павловна, она проклятия на меня наводит, вы слышали? — выпалила она с горечью. — Неблагодарная! Наворожила что-то, наколдовала… Надо срочно что-то делать. Может, в церковь сходить, чтоб священник эту порчу отвел? А вы не пошли бы со мной?

Марина Павловна кивнула:

— Мне тоже надо бы у него кое о чем спросить.

Побежали в ближайшую церковь, служба уже заканчивалась, но они дождались, когда священник вышел из алтаря, и Людочка, бросившись к нему, вдруг расплакалась, так что он согласился ее поисповедовать.

— А вы — что, тоже исповедоваться будете? — спросил он Марину Павловну.

— Хотела бы, — сказала она, не очень понимая, как это делается.

Он поставил ее около деревянной кафедры, на которой лежали большая раскрытая книга и крест, и спросил:

— Давно были на исповеди?

— Никогда не была, — призналась она. — Да мне и не нужно было.

— А сейчас что произошло? Отчего так тяжело на душе? Какие смущают грехи?

— Да грехов у меня никаких таких и нет. А вот муж мой, — она вдруг прослезилась, — уехал в деревню, с одной, ну, в общем, шестая жена Барсука. Одноклассника… Обрабатывает там. Квартира ей тоже наша нравится. Дом элитный. В общем, он собирается поселить ее, а меня выгнать на мороз, как собаку, — она заплакала, — квартиру поделить, а ее увезти с собой в Турцию по путевке.

Священник сочувственно слушал.

— Но я этого не допущу! — вдруг резко вскрикнула она. Он даже вздрогнул от неожиданности. — Сразу предупреждаю — все это ваше смирение, терпение, покорность — не для меня. И не уговаривайте. Я ее палкой, палкой, безжалостно, хотя я и очень добрый человек. Я всем одно только добро всегда делала. Пока она не издохнет. Вот.

— Ненависть — это большой грех, — сказал священник. — Ненависть испепеляет душу.

— Грех, грех, — передразнила она его в досаде, — а не грех жену вот так бросать! Певице этой тоже крокодильчика привозить? С глазком. Кто она такая?

— Скажите, а вы вообще крещеная? — спросил он.

— Да какая разница! Обрезанная, крещеная… При чем тут это! Ему это, поверьте, абсолютно все равно.

— Может быть, вы пришли договориться о крещении? — вдруг с какой-то надеждой спросил священник.

— Да нет, святой отец, ни о чем я не пришла договариваться, просто хотелось все это выплеснуть. А так — Богу-то все равно. Главное, чтобы Бог был в душе, вы понимаете?

— Ничего эти попы все равно не смыслят, — сказала она Людочке, когда они вышли из храма.

— Почему это? — возразила та. — Этот батюшка очень хороший, сразу помог мне. Сказал — и сразу такая на душе ясность, легкость. Буду теперь к нему ходить.

— Да ладно — что священник, что мулла, что психоаналитик — все одно. Главное, не впадать в фанатизм. А Бог-то — Он для всех один, хоть ты мусульманин, хоть ты буддист. Доказано уже. А вот этот — твой приятель, который у тебя на дне рождения был, — он что, ты говорила, врач?

— Что-то такое психоаналитическое, но с приемами оккультизма. Или наоборот. Сеансы у него. Но он такие страшные вещи тебе показывает — ужас. И уверяет, что все это — из твоей собственной души. После его сеансов — только отчаяние…

С наступлением темноты в доме опять началось это фирсанье: по всем углам: «фирс, фирс». Тараканы, что ли, развелись-разбегались, мыши, что ли, крысы какие? Или Тата эта что-то тут напроклинала-наколдовала? Или Мефистофель этот? Беспокойно как-то.

Марина Павловна выпила для спокойствия, а все равно тревога. Блики повсюду мерцают. Или это от уличной рекламы с бегущими буквами — там, на другой стороне улицы? Вон что придумали — ночью ты можешь пойти в эту службу и заказать приветствие начальнику или другу. И его тогда передадут бегущими буквами. «Тигран Аванесович! С днем рожденья!» Или «Приветствую вас, все геи земли!»

Марина Павловна глянула на бегущие буквы — на сей раз они вылезли из темноты и завопили сине-фиолетово: «Не упусти свой последний шанс».

О чем это они? Какой еще шанс? Марина Павловна задернула занавески. Или это бессознательное ей сигнализирует? Воплотилось в объекте и предупреждает. И потом — эти шорохи, шелест, шебуршание, похрустывание, похрюкивание… Что это за «фирс, фирс» прямо по ногам?

Марина Павловна выпила для здоровья залпом почти целый стакан. Вообще коньяк надо бы в аптеках продавать, такое лекарственное от него воздействие. У нее захватило дух. Свинцовая тяжесть прилила к ступням.

Но она отлепила их от пола и попробовала на этих шуршащих невидимок наступить. Но все не попадала. Получалось мимо. Они как-то прошныривали мимо и забивались в щели. Вот туда, под паркетину или за буфет, куда и тростью-то не залезешь.

— Ну я вас! — закричала она.

Подошла — почему-то на цыпочках — к плите, поставила на огонь чайник, держа на нем обе руки, — может быть, чтобы он побыстрее закипел от ее горячих ладоней. Когда вода забулькала, полила кипятком из носика прямо за буфет. Там вроде все затихло.

Натрудившись, она села в кресло и, словно продолжая свой разговор со священником, сказала:

— Понимаете, он меня использовал, чтобы иметь сиделку своей матери. Все тридцать лет я ухаживала за ней. А когда она умерла, это развязало ему руки. Ему надо было время, чтобы обговорить со своей сообщницей все детали, — и он уехал для этого в далекую деревню. Да и в деревне ли он сейчас — тоже вопрос. И вот тоже непонятно — зачем он крокодильчика этой певичке привез из Мексики? Какая во всем этом связь? И потом — тоже непонятно: кто отравил пластического хирурга Дурнева?

Она погрузилась в молчание, что-то обдумывая. Все-таки такая прекрасная квартира — зачем же ее менять?! Им удобнее просто остаться здесь…

Ей вспомнилось, как две недели назад она взяла из холодильника паштет, выдавила его из полиэтиленовой тубы, намазала его на хлеб и поднесла ко рту. И вдруг явственно увидела торчащую из него булавку, одну из тех, какими прикалывают к картонке новую рубашку. Она тогда выбросила весь этот смертоносный паштет и не стала делать из этого истории. А напрасно.

Потому что через два дня прямо над ее головой в прихожей взорвалась лампочка, вкрученная в патрон. Она висела просто так, без абажура — до ремонта не было смысла обзаводиться люстрой… А это уже, как Людочка говорит, верный симптом.

А еще через несколько дней буквально в двух шагах от нее столкнулись два автомобиля и отлетевший кусок железа так и метнулся в ее сторону. Если бы она вовремя не отступила, ее могло бы покалечить, а то и убить… Они и хирурга Дурнева зачем-то убрали как раз, когда он мог еще ей чем-то помочь.

Так что все это теперь можно обобщить. И понятно, почему эти шумы в доме и не таятся уже. Все заражено ими. Может быть, они даже инфицированы какой-нибудь заразой, птичьим гриппом… Курицу, говорили по телевизору, надо долго варить. Только крутой кипяток убивает смертоносные палочки.