Любовные доказательства - Олеся Николаева

— Мне уже тридцать шесть. Пора мне на что-то решаться. Сейчас или никогда.

И тут уже сама Марина Павловна, разумеется, по Людочкину рассказу, живо представила, как это было.

— Я вот подумал, — проговорил Костик, — пока здесь нет вашей племянницы…

— Ах, продолжайте, при чем здесь она… Мы с вами взрослые люди и вправе распоряжаться сами по себе, — не без робости откликнулась Людочка.

— Вы полагаете?

— Нет никакого сомнения.

— Но ведь вы ее тетя, уместно ли?

— Конечно, ведь я здесь для нее хозяйка, и как я скажу, так и будет.

— Вы думаете — она согласится?

— Как это не согласится? А где же тогда ее благодарность? Ведь она жила у меня целый год.

— Да, — промямлил он, — но я думаю, благодарности здесь маловато… Все-таки такой шаг. Последует ли она вашему совету?

— Вот еще — совет. Я просто скажу — она так и сделает. А решать нам с вами.

— Но теперь молодые люди такие непокорные… Бог знает что у них на уме. Мы им кажемся старомодными, церемонными. Они нас воспринимают как стариков.

— Костик, ну зачем вы начали этот разговор? Чтобы намекнуть на некоторые обстоятельства возраста? Это несколько… бестактно.

— Боже упаси, вы для меня прекрасная молодая женщина. И все же — это факт.

Он опустил голову и помолчал. Но потом вдруг начал с каким-то приливом энергии:

— Людочка, я решил сделать жизненный шаг. Решение мое сознательное, ответственное. Квартирка у меня маленькая, плохенькая, зарплата никудышная, но сейчас есть разные возможности… Я смогу неплохо зарабатывать. С доплатой мою квартиру вполне можно обменять на что-то приличное.

— Что вы, Костик, зачем такие жертвы! Занимайтесь наукой. Живите у меня. Да хотя бы в той комнате, где Тата жила. А потом наши квартиры обменяем на большую… Можно в этом же районе.

— Боже мой, как это благородно! Но уместно ли так сразу и менять? Лучше уж все взвесить.

— А что взвешивать? Моя двухкомнатная и ваша однокомнатная — так это можно даже и четырехкомнатную квартиру найти.

— То есть вам комнату, мне комнату, Тате комнату и одна — общая, так?

— Нет, зачем Тате-то?

— А что — не надо? Ну и правильно, пусть с мужем в одной комнате живет. Получится так: комнату вам, комнату нам плюс гостиная и столовая.

— Кому это — нам? — подозрительно спросила Людочка.

— Да нам с Таткой…

— Так вы на ком жениться-то собрались?

— А вы подумали?

— А я подумала, — сурово сказала Людочка, — на Марине Павловне! Вот!

И Людочка вперила в нее испытующий взор.

Марина Павловна, впрочем, усмехнулась.

— Так что вопрос решился сам собой, — сказала Людочка, стараясь, чтобы получилось легко, — Тата переезжает к нему.

— Вот как, — проговорила Марина Павловна с усилием. — Вот как бывает.

Тело ее ломило, в голове шумело.

— Что с вами, Марина Павловна, да вы никак больны?

— Да нездоровится. Хотите, Людочка, коньячку? — вдруг неожиданно предложила она. — Это самое лучшее лекарство! Его врачи вместо микстуры теперь прописывают. Ну — чтоб этому Костику поменьше досталось, — она подмигнула.

— Не нравитесь вы мне что-то, — сказала Людочка. — Что там Борис Михайлович? Звонил?

— Да нет, он предупредил, что телефон там не ловит — место такое глухое, где-то в Тверской области. Пять часов езды. Так что нет связи, — объяснила Марина Павловна спокойно, но уже с некоторым оттенком неприязни: чего она не в свое дело лезет, интересно?..

Людочка сочувственно кивнула.

Выпили по рюмочке, закусили лимоном.

— Я вот, Людочка, пока вы с Костиком болтали, тут открытие сделала, — скромно призналась Марина Павловна. — Фирса-то никто не забывал!

— Как это не забывал? А «человека забыли» — это помните?

— Помнить-то помню, да вот послушайте.

Марина Павловна раскрыла книгу.

— Вот, извольте. Последнее действие. Покидают проданное имение. Все галдят, суетятся, ходят туда-сюда, выясняют отношения, напевают, пьют, произносят речи, прощаются, плачут, валяют дурака, мечтают вслух, разыгрывают сценки, обсуждают погоду, предаются воспоминаниям, обсуждают планы на будущее, возвращают долги, ищут галоши Пети Трофимова, за окном раздается «топор дровосека» — рубят вишневый сад. То есть в доме — шум, гам, тарарам, переполох, вы согласны?

— Да-да, безусловно.

— Аня спрашивает: Фирса отправили в больницу? Ей отвечают — мол, отправили уже… Так она опять спрашивает: отправили? Ей отвечают — что ж спрашивать-то по десять раз, отправили, еще утром. Теперь спрашивает Варя: отправили Фирса? Ей отвечают: отправили. Далее — Раневская спрашивает, признаваясь, что ее первая забота — это Фирс. Ну и ей снова отвечают — все, так сказать, под контролем.

Наконец, вся честная компания выкатывается — опять-таки с шумом, с треском. Дом заколачивают. Все — заколотили уже. Все ушли. Все тихо. И тут — откуда ни возьмись — на тебе, словно деус екс махина, — этот старикашка… Забыли его, видите ли! Ишь ты! Да сам, как видно, клюкнул, забился в щель и ни гугу. А тут все кричат: «Человека забыли! Человека забыли!»

Марина Павловна разгорячилась, да и коньяк оказал свое целительное действие — расширил сосуды.

— Да вы пейте, пейте, — плеснула она Людочке и подлила себе.

— Да, — вздохнула Людочка. — Это какое-то принципиально новое прочтение…

— Вот и я думаю. Знаете, поговорю-ка я с Костиком. Все это глупости — то, что он придумал. Никакой он не молодой человек, нечего ему на восемнадцатилетней молодке жениться. Алкоголик бывший — ему тонкий, внимательный уход нужен. Правильно ваш вчерашний гость сказал — надо его сдерживать, контролировать, может быть, даже и подавлять. Никакой демократии. А Тата ваша ему совершенно не подходит. Вертихвостка.

— Не согласна. Он — интеллектуал, невротик, у него в душе усталость и духота, так его на свежий провинциальный воздух потянуло. Знаете, это вроде как ваш Борис Михайлович с этой деревенской рыбалкой. Птичка, рыбка… Ладно, пойду я.

Марина Павловна напряглась: на что это она намекает: свежая деревенская рыбалка, птичка, рыбка? Что имеет в виду? Или знает что-то? А может, когда она ремонт после потопа певичкиного делала, ее как раз Жанна и консультировала по дизайну?

Да, вроде она приглашала тогда какого-то специалиста. И у нее в квартире все продумано: ниши там всякие, зеркала, увеличивающие объем… Знает, наверное, что-то про Жанну — общаются, может, подружились во время ремонта.

Стала названивать мужу. Но синтетический женский голос в мобилке строго сказал: «Вне действия сети».

Но зачем Буся, зная о том, что нет связи, взял эту мобилку с собой? Может быть, все-таки какая-то местная связь есть? Из Москвы ему не дозвониться, а из соседней избы — пожалуйста. Она нажала «повтор». «Вне действия сети», — подтвердили ей.

Нет, ну чем Людочка-то этому Костику плоха? И умна, и образована, и интеллигентна, и собой приятна, и выглядит никак уж не старше, чем он: лысый, алкоголик несчастный. Пусть Тату переселяют в Медведково, Костик тогда к Людочке, а потом действительно обменяют на трехкомнатную: зачем им четыре-то комнаты — на двоих? Можно даже на такую, как у Марины Павловны.

Да, вздохнула она, вот если Буся уйдет от меня к этой Жанне, как раз так и будут они разменивать: двухкомнатную, Людочкину, — им, а Костину — в Медведкове — ей. Наверняка у Жанны ничего нет своего, а Васину квартиру — что там менять? Барсучья нора и есть — распашонка двухкомнатная.

А может так: Людочка с Костиком — в их трехкомнатную, Буся с Жанной — в Людочкину двухкомнатную, Барсук — в Медведково, а уж она, Марина Павловна — тогда в Бутово. Там все-таки квартирка побольше, а у нее книги, рукописи…

Да, но зачем ей в Бутово? Лучше вот так все распределить: Людочка с Костиком — в их трехкомнатную, Бориса Михайловича с Жанной — в Барсучье Бутово, Барсука — в Медведково, а она, Марина Павловна, все-таки здесь, в этом элитном доме останется, в своей среде, опустится на два этажа в Людочкину квартиру с зеркалами и нишами… Это еще туда-сюда. А можно вообще совсем жесткую позицию тут занять: никуда она отсюда не поедет, с места не сдвинется. Скажет — ты от меня ушел? Ушел. Ну так и уходи. Не будет же он ее силой вытаскивать?

Нет, ну как так? Как так? Они тихо-мирно прожили тридцать лет, и вдруг он ее навеки покидает и выгоняет из дома! Одну! Может быть, даже в мороз. И вот она идет, обессиленная от слез, от страданий, от голода, приседает где-то возле сугроба, ее заносит снег, и она тихо засыпает. Навеки. Ее находят голодные собаки, рвут на ней шубу, потом чужие люди увозят в морг, долго не могут понять, чей этот труп…

Нет, она так просто не сдастся! Она будет бороться. Если не бороться, то вообще ничего не будет. Диссертацию не защитишь без борьбы. Ремонт тебе не сделают. В больницу не положат. Из квартиры выгонят. Забудут тебя, как Фирса.