Распахнутая земля - Андрей Леонидович Никитин

Вечером, после ужина, я отправился звонить в Москву.

Дом, в котором находилась база экспедиции, стоял на берегу маленькой речки Вексы, текущей из Плещеева озера в озеро Сомино. На два километра по правому ее берегу растянулись дома поселка. Эти два километра можно было пройти берегом, но, живя здесь, я привык всюду передвигаться на лодке, как это делали местные жители.

Река петляла в извилинах берега, подмывала нависшие темные кусты, журчала на перекатах. Дома поселка то нависали над самой водой, то скрывались за кустами. На противоположной стороне к реке подступал лес.

Начав заниматься неолитом и приехав в Переславль, вот так, спускаясь на лодке по реке, я открывал новые и новые стоянки. Почти на всех песчаных мысах виднелись остатки неолитических поселений. В обрывах над водой чернели полосы культурного слоя. То там, то здесь из него высовывались черепки и куски кремня. Я не мог пройти мимо даже самого маленького черепка. Каждая новая находка, каждый новый наконечник стрелы из желтого, красного или лилового кремня, каждый скребок рождали удивление и восторг.

Через это проходит каждый археолог. Путь в науку похож на длинную лестницу со множеством ступеней, по которой равнодушно шагать могут только ограниченные люди.

Одно из первых чувств, приобщающих молодого археолога к будущей работе, к истории, — это тот восторг, который поднимается в нем, когда в его руке впервые оказывается такой вот кусочек давным-давно исчезнувшего мира. С годами это чувство притупляется, но никогда не проходит полностью. Оно особенно сильно в юности. Ты сам еще молод, тебе недавно исполнилось двадцать лет или даже не исполнилось, а на твоей ладони лежит кремневый нож или кусок сосуда, который сделал человек пять тысяч лет тому назад. Пять тысячелетий — и двадцать лет! От ощущения огромности времени невольно кружится голова. И не один кусочек — их много. Ты вглядываешься в них до боли в глазах, хочешь понять, какие тайны они несут в себе, но черепки молчат. Заговорят они потом, значительно позже. И сейчас, в сущности, тебе важен не сам предмет, а время, которое в нем как бы заключено.

Уже значительно позднее — когда приходят опыт и знание, когда вещи перестают быть разрозненными предметами, превращаясь скорее в символы, свидетельства сложных исторических процессов, указывающих путь племен и судьбы культур, — странствуя по лесам и рекам, ведя раскопки, ты оказываешься свидетелем событий, которые не могли понять и уловить даже их современники. В спокойной зелени болот ты слышишь плеск волн умершего озера. На пустых буграх поднимаются перед тобою небольшие хижины и вигвамы рыболовов. Сквозь сизый вечерний туман ползет дым костров. И даже мелкие угли, которые собирают на раскопе рабочие, обжигают тебя горячим огнем прошлого.

Ты научаешься видеть сквозь современный пейзаж тот, древний, угадываешь русла давно высохших и заросших ручьев и речек, слышишь плеск рыбы и чувствуешь, как бьется она на конце костяной остроги, предвидишь судьбы людей и их потомков на протяжении тысячелетий.

На первый взгляд это фантазия. На самом деле — наука.

Чтобы понимать закономерности истории и предугадывать их, понимать язык вещей, надо понимать и чувствовать тех людей, историей которых ты занимаешься. Их жизнь можно описать. Но по-настоящему понять ее и разобраться в ней можно, только почувствовав изнутри. Так изнутри, как этнограф вживается в быт исследуемого им племени, я проникал в неолит, становясь попеременно то рыбаком, изучающим повадки рыб, то охотником, который читает у водопоя и на звериной тропе жизнь обитателей леса.

Теперь, с открытием поселения на Берендеевом болоте, я снова становился учеником. Чтобы правильно понять это открытие, чтобы войти в новый для меня мир, раскрыть его секреты, я звонил в Москву Никите Александровичу Хотинскому, научному сотруднику Института географии.

С Хотинским мы познакомились недавно и удивились, что не были знакомы раньше. Последние три года он работал как раз в Переславском районе, изучая здешние болота. Болота были не просто «кладовыми солнца» — это была одна из самых точных и подробных летописей климата.

О климате мы привыкли говорить как о чем-то установившемся. Мы живем в полосе умеренного климата. Есть климат пустынь, климат субтропиков и тропиков, есть горные луга и степи. На географических картах пунктирной линией отмечена зона вечной мерзлоты. С точностью до нескольких дней обрушиваются на Индию муссоны, принося с собой дожди.

Климат — это определенные колебания температуры в течение года, количество осадков, преобладающие ветры, влажность. Но с другой стороны, климат — это и растительность. Географ, зная климатические условия данного места, точно определит, что в этом месте растет. И наоборот, по составу растительности можно определить климат.

После окончания ледникового периода климат несколько раз менялся. От холодного и влажного он перешел в холодный и сухой, потом стал влажным и теплым, затем теплым и сухим, наконец, снова началось похолодание и повышение влажности.

Вместе с климатом менялась растительность.

Тундру сменили еловые леса, потом ель потеснили береза и лиственные породы. Когда началось потепление, стало меньше березы и ели, но зато стало больше сосны. В теплый и сухой период далеко на север распространились такие теплолюбивые широколиственные породы деревьев, как дуб, клен, бук, липа. В то время дубы росли даже на берегу Белого моря. Теперь их редко встретишь севернее Ярославской области.

Но при чем здесь археология?

Человек жил в лесу и зависел от леса. Изменялся климат — изменялись породы деревьев, изменялся животный мир. Там, где раньше шумели леса, теперь расстилались степи или пустыни. Людям приходилось сниматься с места, искать себе новые охотничьи угодья.

И даже не это было для нас главным. Палеоклиматология позволила довольно точно определить время жизни на том или ином поселении.

Впрочем, как можно определить время каких бы то ни было климатических изменений, если для живого человека они почти не ощутимы? Да и от древних лесов никакого следа не осталось…

Следы-то как раз остались! Не деревья, не леса, а нежная цветочная пыльца, каждый год в начале лета покрывающая лужи и озера тонкой желтой пленкой.

Еще в школе (на уроках ботаники) нам показывали цветочную пыльцу под микроскопом. Почти невидимые простым глазом зернышки оказывались при увеличении очень сложными