Последнее убийство в конце времен - Стюарт Тёртон

– Потому что всякий раз, когда думаю о любви, я вспоминаю Джудит.

– Твою жену?

– Она умерла от лихорадки двадцать лет назад. – Сет тяжело сглатывает, чувствуя, как снова тлеют в груди угольки старого горя.

– Прости… какая она была? Я плохо ее знала.

– Она была ученицей, как я, – отвечает он, удивляясь такому внезапному интересу. Раньше Ниема никогда не заговаривала с ним о Джудит. – Она была умной, веселой и очень доброй. Таких, как она, больше нет.

И он погружается в воспоминания.

– Иногда я вижу ее в Эмори, – говорит он, нежно улыбаясь. – Она говорит, как Джудит, и так же наклоняет голову, когда сомневается. – Его голос становится жестким. – Жаль, что она не унаследовала от матери некоторые другие качества.

– Эмори – замечательный человек, – преданно говорит Ниема. – Ты слишком строг к ней.

– Матис тоже всегда так говорил, – отвечает Сет. – Иногда я думаю, что ладил бы с Эмори, будь Джудит жива. Она была с ней терпеливой, не то что я. И лучше ее понимала.

– В старом мире Эмори была бы как дома, – отвечает Ниема. – У нее есть способности, которые не нужны здесь, а там их высоко ценили. Кое-кто из моих прежних друзей, которые зарабатывали себе на жизнь тем, что разгадывали всякие загадки, на руках бы носили твою Эмори. Думаю, что и ей такая работа понравилась бы.

Их маленькая лодка огибает утес, и в темноте над ними вспыхивает огонь маяка. Его луч описывает в воздухе дугу, на мгновение выхватывая из темноты сгорбленную фигуру, крадущуюся по причалу у подножия утеса.

Сердце Ниемы начинает биться чаще.

– Это Адиль? – мысленно спрашивает она меня.

– Да, – отвечаю я. – Он нам пригодится.

– Пригодится? Да он же хотел меня убить! Я согласилась заменить ему смертную казнь изгнанием только потому, что ты просила меня об этом, при условии, что он больше никогда не подойдет ко мне ближе чем на пятьдесят футов.

– Я просила тебя сохранить ему жизнь именно ради того, что должно произойти сегодня. Я готовилась к этому еще до того, как ты все задумала. Адиль – идеальное орудие для нашего замысла. Он не спит во время комендантского часа, а его ненависть к тебе позволяет легко им манипулировать.

– Почему же ты не сказала мне об этом раньше? – возмущается Ниема.

– Это повлияло бы на твое решение, – говорю я, пытаясь унять ее панику разумными доводами. – Я вижу, чем все закончится, Ниема. Сотни вариантов будущего возникали и разрушались перед моими глазами. И только один путь ведет туда, куда нам нужно. Но без Адиля нам его не пройти.

Ниема беспокоится.

– Иногда я не понимаю, то ли ты действуешь в соответствии с моими желаниями, то ли ведешь меня к исполнению твоих, – замечает она мрачно.

– У меня нет желаний, – подчеркиваю я. – Ты создала меня так, чтобы я не обманывалась плохо подобранными словами и неуклюже составленными инструкциями, а действовала в соответствии с намерениями, которыми они продиктованы. Я знаю, что у тебя на сердце, Ниема. Я знаю, чего ты хочешь на самом деле, и я дам тебе это.

– Может быть, и так, но я не житель деревни, Аби. Ты ничего не можешь от меня скрыть.

Ее гнев понятен, но логика ущербна. Еще как могу, и скрываю.

Она сама этого хочет, даже если не отдает себе в этом отчета.

Девяносто лет я управляю деревней под руководством Ниемы, каждый день принимая сотни мелких решений от ее имени. Со временем она все сильнее привязывалась к жителям, и ей труднее становилось подвергать их опасности, так что все наиболее неприятные аспекты этой работы все чаще ложились на меня.

Ниема не понимает, что для успеха ее плана я должна поступать с ней так же, как с остальными: скрывать от нее информацию, исподволь направляя ее поступки. Как любой человек, она становится непредсказуемой, когда эмоции берут над ней верх. Уверенность в том, что она будет поступать в соответствии с логикой, сокращается, даже если это противоречит ее интересам, которые охраняю я. Иногда единственный способ выиграть партию – это позволить фигурам думать, будто они играют сами.

– Что мне делать? – спрашивает у нее Сет. – Причаливать?

Ниема нервно вглядывается в темноту.

– Вряд ли у нас есть выбор, – отвечает она наконец.

50 часов до полного уничтожения человечества

18

Уже почти утро, оранжевые лучи солнца наискось пересекают остров.

На западном побережье, в тридцати милях от деревни, Гефест спит на грязном матрасе в скальном бункере времен Второй мировой войны.

Под носом у него запеклась кровь, все лицо в синяках, а на руках виднеются свежие царапины, как будто его рвали ногтями дюжины рук. Он голый, тело блестит от пота.

Включается сигнал тревоги. Гефест открывает подернутый кровью глаз: на стене перед ним моргает ярко-красная лампочка.

Он стряхивает с себя сон, вскакивает и, шатаясь, подходит к столу, где среди разных фрагментов техники стоит самодельный осциллограф. Гефест хватает его обеими руками, встряхивает.

– Это что, правда? – спрашивает он меня.

– Да.

Гефест с ревом запускает осциллографом в стену, в припадке ярости сметает все со стола.

– Где моя мать?

– В деревне, – говорю я.

19

В семь утра со стоном просыпается Эмори, утренний колокол гудит у нее в голове. Она всю ночь лежала на бетонном полу, так что у нее все затекло, а в глаза ей светит жидкое утреннее солнце. Мелкий дождик еще висит в сыром воздухе, желтое платье Эмори промокло насквозь. Во рту противный вкус, что неудивительно, ведь она не чистила зубы на ночь.

Мимо нее тянется какой-то черный дым.

Эмори вскидывает голову, смотрит на калитку и видит, что дым валит из-за общежития.

– Пожар! – кричит она, вскакивая на ноги. – Горим!

Возгорание и открытый огонь – самое страшное, что может случиться в деревне, поэтому здесь все знают: увидел огонь – сразу беги тушить.

Вбежав в калитку, Эмори потрясенно останавливается. Земля в прогулочном дворе перерыта, клумбы затоптаны, цветочные головки оборваны и валяются отдельно от стеблей. Статуя, которую Матис ваял перед смертью, лежит на боку, ее голова откатилась в сторону, а от руки с яблоком остались только пальцы.

– Что случилось? – спрашивает она, обозревая последствия неведомой бури. Когда она засыпала вчера, ничего такого здесь не было.

Эмори делает шаг к поверженной статуе, но тут мимо нее проплывает клуб черного дыма, и она вспоминает, зачем пришла сюда.

Она бежит за общежитие и видит, что на заднем дворе горит склад: корона из острых языков