Последнее убийство в конце времен - Стюарт Тёртон

– Сейчас комендантский час, – объясняю я. – Где бы ты ни был и что бы ты ни делал, в двадцать сорок пять я укладываю тебя спать, а на рассвете бужу.

– Почему?

Дети всегда задают мне этот вопрос. Они проницательнее взрослых. Со временем их любопытство гаснет. У взрослых аллергия на осложнения.

– Надо отдыхать, – отвечаю я уклончиво.

Он у меня не единственный. Жители деревни постоянно требуют моего внимания, каждый день они засыпают меня тысячами вопросов. Бывает, они сердятся, и тогда им нужно, чтобы кто-то их выслушал, а бывает, что их одолевают сомнения, развеять которые тоже должна я. Они как губки, только вместо воды они впитывают эмоциональную поддержку. Я нужна им вся, и это изматывает. Комендантский час заглушает их голоса, принося желанную тишину. Иногда я ловлю себя на том, что жду этого слишком сильно.

– Но я же не устал, – ворчит Бен.

– Не имеет значения, – говорю я.

– А что будет, если я проснусь раньше? – спрашивает он.

– Ты не сможешь.

– Ни за что?

– Ни за что, – отвечаю я, и это так здорово, хотя был случай, когда трое жителей деревни погибли в пожаре, который произошел во время комендантского часа, – они не смогли проснуться.

Сегодня из ста двадцати двух жителей деревни не сразу идут спать только восемь.

Клара ищет Хуэй, которая прячется от нее весь день, и сейчас идет к бункеру, где ночует Тея.

Сет на пирсе готовит лодку, чтобы отвезти Ниему на маяк. Гефест уже там, заваривает чай для молодой женщины в халате, которая засыпает его вопросами.

Адиль уже у маяка, расхаживает туда и сюда по причалу, нетерпеливо сжимая в руке нож.

Шилпа и Аббас на ферме в восточной части острова помогают отелиться корове.

Эмори плещется в бухте, и стайки рыб-попугаев кружат у ее ног. Она думает о Кларе, которая обычно приходила сюда с ней. У них есть традиция – купаться в последних лучах солнца, глядя, как оно растворяется в океане.

– Колокол звонит, комендантский час близок, – говорю я, чтобы подтолкнуть ее к возвращению в спальню.

Эмори вспоминает сегодняшний день и жалеет, что не повела себя иначе. В течение трех недель она хотела только одного – снова поплавать в океане вместе с дочерью и услышать ее голос. Надо было подойти к Кларе на станции и самой попросить у нее прощения, а не ждать, чтобы она извинилась первой.

– Завтра будет новый день, – говорю я.

– Она сердится на меня? – спрашивает Эмори, грациозно плывя обратно к галечному пляжу с лодками.

– Немного, – отвечаю я. – Но это ненадолго. Она любит тебя.

Отжимая волосы, Эмори смотрит через калитку на пустой двор, наблюдая, как один за другим гаснут огни в спальнях. Прямо как те жизни, которые погаснут сегодня ночью. Но я не делюсь этой метафорой с Эмори. Не стоит ее расстраивать.

Она не понимает, что деревня – механизм, а каждая отдельная жизнь – это его винтик или шестеренка. Пока существует весь механизм, живо и человечество. Сегодня ночью кое-кто умрет, но это не страшно: их можно заменить. Я уже делала это раньше.

Механизм – вот главное. Только он имеет значение.

17

Звезды погасли, неспокойный океан темен. В ночном небе клубятся облака, первые капли дождя тихо падают на одинокую лодку, плывущую к маяку.

Резкие перемены погоды – характерная примета мира после апокалипсиса, в котором палящий зной то и дело прерывается свирепыми штормами. Люди были близки к тому, чтобы исправить ущерб, нанесенный изменением климата, но не успели: их уничтожил туман.

На корме лодки укутанная в темноту Ниема ненавидит себя за свой страх. У нее так сильно дрожат руки, что ей пришлось сесть на них, чтобы Сет не заметил. Сегодня она впервые за все эти годы задумалась о том, как ей придется поступить, если подопытный умрет во время процедуры.

Ей хочется сказать Сету, чтобы он не приставал к маяку, а покатал бы ее вокруг острова до рассвета. А утром она вернется в класс и продолжит жить с того места, на котором остановилась.

– Трусиха, – шипит она себе.

У нее есть шанс подарить человечеству счастливое будущее, освободив людей от тех темных импульсов, которые однажды уже едва не привели их к полному уничтожению. За это стоит заплатить любую цену. Нельзя упускать такую возможность.

С другого конца лодки за Ниемой с беспокойством наблюдает Сет. С тех пор как они покинули деревню, она не сказала ему ни слова, и он так и гребет в тишине.

Это необычно для Ниемы. Она любит выходить в океан, особенно ночью. Плеск волн настраивает ее на возвышенный лад, так что она размышляет о старинной поэзии и философии – о вещах, неслыханных на острове.

Сет не знает, что именно лишает старейшину покоя сейчас, но чувствует, что это как-то связано с металлической коробкой, которая лежит рядом с ней на сиденье. Эту коробку она возит на маяк регулярно, примерно раз в год, но никогда не говорит ему о том, что в ней. Собственно, Сет никогда и не спрашивает – расспрашивать старейшину о том, что она не хочет открыть ему сама, вообще не в его правилах, но это не значит, что ему не интересно.

– Я когда-нибудь говорила тебе, что это мой остров? – вдруг спрашивает его Ниема, скользя по береговой линии взглядом. – Я купила его у одного правительства-банкрота, из-за подземного ядерного бункера, который был на нем. В бункере я построила лабораторию.

– Я не знал, что человек может купить остров, – удивленно отзывается Сет.

– В старом мире покупали вообще все подряд, – отвечает она рассеянно. – Людей, счастье, молодость, воспоминания, благосклонность властей. Остров – это еще пустяк.

Она хмурится, вспоминая себя в то время, и пугается от того, что обнаруживает.

– Я, как и все, думала, что так и надо, и даже считала себя счастливой тогда. Да, да, честное слово, считала, – продолжает она, обращаясь скорее к себе, чем к нему. – Ведь у меня было все – деньги, слава, власть, влияние. А потом я прожила девяносто лет здесь, с вами… И поняла, что значит быть счастливой, что значит любить.

Ниема склоняется вперед, в круг тускловатого света, который отбрасывает фонарь, висящий на носу лодки, и спрашивает:

– А что любишь ты, Сет?

– Что я люблю? – медленно повторяет он, опуская весла в воду. – Я об этом почти не думаю.

– Почему?

Ответить на этот вопрос для Сета все равно что ступить в темноте на тропу, заросшую крапивой, но вопрос задает