Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

- Не могу ли я продать вам сегодня немного мыла?  Имеются  два  сорта:  "Белоснежное" и "Пунцовое". Шесть кусков в  красивой  упаковке.  Всего  лишь  двадцать центов за белое и двадцать пять за  красное.  Мыло  изготовлено  из  самого высококачественного сырья и  при  желании  даже  может  быть  съедено  больным с удовольствием и пользой.

- О, Ребекка, давай не будем это говорить! - истерически  перебила  ее  Эмма-Джейн. - Когда я говорю такое, я чувствую себя дурой.

- Тебе так мало нужно, чтобы почувствовать себя дурой,  Эмма-Джейн,  -  сурово заявила Ребекка, - что иногда мне кажется, ты она самая и  есть.  Мне  не так ужасно легко почувствовать себя  дурой.  Ну,  хорошо,  пропустим  про  больного, если тебе не нравится, и давай дальше.

- "Белоснежное", вероятно, самое удивительное мыло,  какое  когда-либо  производилось. Положите белье в таз с водой, слегка потрите  мылом  наиболее  загрязненные места, оставьте белье погруженным в мыльный раствор  от  заката  до рассвета - и тогда даже ребенок сможет выстирать его без малейших усилий.

- Младенец, не ребенок, - поправила Ребекка, заглянув в рекламу.

- Это одно и то же, - возразила Эмма-Джейн.

- Конечно, одно и то же,  но  в  рекламе,  как  и  в  стихах,  следует  называть ребенка "дитя" или "младенец"! Не хочешь "младенец", скажи "дитя".

- Нет, - проворчала Эмма-Джейн, - "дитя" даже  хуже,  чем  "младенец".  Слушай, Ребекка, как ты думаешь,  мы  можем  говорить  все,  что  сказано  в  рекламе, или пусть лучше Илайджа и Илайша попробуют это мыло, прежде чем  мы  пойдем торговать?

- Я не могу представить, чтобы младенец обстирывал семью каким  бы  то  ни было мылом, - ответила Ребекка, - но, должно быть, это правда, иначе  они  не  осмелились  бы  печатать  такое.  Так  что  не  будем  волноваться.  Ах,  Эмма-Джейн, это будет отличная забава! В тех домах, где меня не знают, я  не  буду стесняться и выпалю единым духом всю эту чепуху - и про больного, и про  младенца, и остальное. Может быть, я даже скажу последнее предложение,  если  только смогу запомнить: "Мы  играем  на  всех  струнах  великого  макрокосма  удовлетворения".

Разговор происходил в  пятницу  после  обеда  в  доме  Эммы-Джейн,  где  Ребекке, к  ее  безграничной  радости,  предстояло  остаться  на  субботу  и  воскресенье, так как обе ее тетки уехали в  Портленд  на  похороны  подруги.  Занятий в школе в субботу не было, и девочки собирались с утра отправиться в  бричке, запряженной старой белой лошадью, за три мили, в Северный Риверборо,  пообедать там в двенадцать часов у кузин Эммы-Джейн и вернуться домой  ровно  в четыре.

Когда они спросили миссис Перкинс, нельзя ли им завернуть по  дороге  в  несколько домов, чтобы  продать  немного  мыла  для  Симпсонов,  та  сначала  решительно  воспротивилась.  Она  была  очень  снисходительной   и   любящей  родительницей  и  имела  мало  возражений  против  того,  чтобы   Эмма-Джейн  развлекалась таким необычным способом; сомнения возникли у нее исключительно  из-за Ребекки, как племянницы  привередливой  Миранды  Сойер.  Но  когда  ее  заверили,  что  предприятие  целиком  и  полностью  благотворительное,   она  неохотно, но все же согласилась.

Девочки подъехали  к  магазинчику  мистера  Уотсона  и  договорились  о  нескольких  больших  ящиках  мыла,  которые  предстояло  записать  на   счет  Клары-Беллы Симпсон. Ящики были подняты на  задок  брички  -  и  никогда  не  катила по проселочной дороге пара счастливее, чем Ребекка и ее спутница!

      Это был великолепный день  -  настоящая  золотая  осень,  и  ничто  не  напоминало о ноябре, как бы ни был он близок. Листва все еще густо покрывала  дубы и клены, она  шумела  на  ветру,  пленяла  буйством  красок  -  алое  и  коричневое,  желтое  и  пурпурное,  бронзовое  и  малиновое  волновалось   и  сливалось, создавая  прекрасное  зрелище.  Воздух  был  подобен  искрящемуся  сидру, а на каждом поле золотился урожай и просился в амбары, на мельницы  и  рынки. Лошадь забыла свои двадцать лет и, радостно втягивая сладкий бодрящий  воздух, бежала резво, словно жеребенок. Вдали голубели отчетливые  очертания  горы Нокомис. Ребекка, внезапно охваченная радостью бытия, встала в бричке и  в полный голос обратилась к пейзажу: 

О Мир, как ты чудесен и велик,

Рек кудри обрамляют светлый лик,

На грудь твою накинут бархат трав,

Как ты в своем наряде величав! 

Скучная и  заурядная  Эмма-Джейн  никогда  не  казалась  Ребекке  такой  близкой, такой дорогой, такой испытанной и надежной; и  Ребекка  никогда  не  была для верного сердца Эммы-Джейн такой восхитительной, такой удивительной,  такой обворожительной, как во время  этой  поездки,  дарившей  им  дружескую  близость, свободу и все волнующие прелести смелого делового предприятия.

Ярко окрашенный лист залетел в бричку.

- У тебя немного кружится голова от этих красок? - спросила Ребекка.

- Нет, - ответила Эмма-Джейн после продолжительной паузы.  -  Нет,  не  кружится. Ничуточки.

- Может быть, "кружится" не совсем точное слово, но очень  близкое  по  смыслу. Я хотела бы есть цвет, и пить его, и спать в нем. Если бы  ты  могла  превратиться в дерево, каким бы ты стала?

Эмма-Джейн  уже  обладала  значительным  опытом  такого  рода:  Ребекка  успешно откупорила ее уши, разлепила ее глаза и развязала ее язык - так  что  она до некоторой степени могла "играть в игру".

- Я стала бы яблоней в цвету - той, что цветет розовым цветом у нашего  свиного загона.

Ребекка  засмеялась.  В  ответах  Эммы-Джейн  всегда  было   что-нибудь  неожиданное.

- А я стала бы этим алым кленом, который стоит у самого пруда. - И она  указала кнутом. - Там я увидела бы куда больше, чем твоя  розовая  яблоня  у  свиного загона. Я могла бы смотреть на весь остальной лес, разглядывать  мое  алое платье в  моем  красивом  зеркале  и  наблюдать  за  желтыми  и  бурыми  деревьями, которые растут вверх ногами в воде.  Когда  я  стану  взрослой  и  начну зарабатывать, я сошью себе платье как этот лист - рубинового цвета, из  тонкой ткани, с длинным шлейфом и зубчатыми краями, а еще, я думаю,  у  меня  будет коричневый пояс, словно ствол дерева. А  что  могло  бы  у  меня  быть  зеленое? Интересно, делают  зеленые  нижние  юбочки?  Я  хотела  бы  зеленую  юбочку, которая выглядывала бы кое-где  из-под  платья,  чтобы  было  видно,  какими были мои листья, прежде чем я стала алым кленом.

- Я думаю, это было бы ужасно некрасиво, -  сказала  Эмма-Джейн.  -  У  меня, когда я вырасту, будет белое платье с розовым поясом,  розовые  чулки,  золотисто-коричневые туфельки и веер, расшитый блестками. 

Глава 14 Мистер Аладдин 

Одночасовой опыт взлетов и  падений,  сопровождающих  карьеру  делового  человека, омрачил настроение девочек лишь в  самой  малой  степени.  Они  не  сопровождали друг друга к дверям выбранных ими жертв, чувствуя,  что  вдвоем  им не удастся подойти к делу серьезно: одна оставалась  у  ворот  и  держала  лошадь, другая брала образцы мыла и беседовала с кем-нибудь,  кого  казалось  возможным убедить. Эмма-Джейн продала три куска,  Ребекка  -  три  маленькие  коробки. Разница в их способности убеждать публику ясно проявилась с  самого  начала, хотя ни одна из них не приписывала  ни  успех,  ни  неудачу  ничему,  кроме всевластия обстоятельств. Домохозяйки  смотрели  на  Эмму-Джейн  и  не  выражали никакого желания покупать мыло, выслушивали описание его достоинств  и по-прежнему ничего не хотели. Иные  звезды  определяли  действия  Ребекки.  Люди, к которым она обращалась, либо вспоминали, что  им  нужно  мыло,  либо  напоминали себе, что оно обязательно  понадобится  им  в  будущем.  И  самым  удивительным  было  то,  что  удачливая  Ребекка  почти  без  всяких  усилий  достигала результатов, которых бедная Эмма-Джейн не могла добиться тяжелым и  добросовестным трудом.

- Твоя очередь, Ребекка, и я очень этому рада, -  сказала  Эмма-Джейн,  останавливая лошадь у очередных  ворот  и  указывая  на  дом,  расположенный  довольно далеко от дороги. - Я еще дрожу после  прошлого  дома.  -  (Хозяйка  высунула голову из окна второго этажа и крикнула: "Уходи, девочка, со  своей  коробкой! Нам ничего не надо!") - Я не знаю, кто живет здесь, и  все  ставни  спереди закрыты. Если окажется, что никого нет дома, это не будет считаться,  и следующий дом тоже твой.

Ребекка прошла по дорожке  и  приблизилась  к  боковой  двери.  Там  на  крыльце в кресле-качалке сидел и чистил початок  кукурузы  красивый  молодой  человек. Или он был средних лет? Ребекка не могла решить. Но в любом  случае  вид у него был городской - хорошо выбритое лицо, хорошо  подстриженные  усы,  хорошо подогнанная по фигуре одежда.

Ребекку немного смутила  эта  неожиданная  встреча,  но  не  оставалось  ничего другого, как только объяснить свое присутствие, и она спросила: