Мой позывной «Вестница» - Геннадий Вениаминович Кумохин

class="p1">— А вы, матушка, часом не из либералов будете? Или у вас там, в будущем, совсем исчезло классовое чутье?

— Что Вы, Ильич! Я совсем не из либералов. У нас, знаете ли, через сто лет само слово «либерал» сделается одним из худших ругательств.

— Ну, то-то же, — немного поостыл вождь, — а то я, было, уже подумал…

Он не стал распространяться о своих мыслях по этому поводу и продолжал уже почти спокойно:

— Понимаете ли, революция, это не игра в бирюльки, а борьба классов на уничтожение. Либо мы уничтожим буржуазию, либо буржуазия уничтожит нас, передовой отряд пролетариата. Третьего не дано. Но, как говорится: лес рубят — щепки летят. Поэтому возможны безвинные жертвы, и, заметьте, с обеих сторон.

— Вот, так-то, матушка! — последнюю фразу он произнес с издевкой, не скрывая неприязни.

В мои планы вовсе не входило настраивать против себя вождя, поэтому никаких вопросов я больше ему не задавала. При полном молчании, в значительно ускоренном темпе мы просмотрели события гражданской войны, отмену «военного коммунизма» и начало НЭПа. Далее последовали болезнь вождя и его смерть. Мне показалось, что при просмотре эпизода собственных похорон и многотысячной процессии прощания с вождем, Ильич немного расчувствовался и незаметно смахнул скупую мужскую слезу.

Но, может быть, это мне только показалось.

Я заметила, что Ильич уже несколько раз совсем не к месту кивнул головой, взглянула на него и все поняла: он засыпал. От избытка впечатлений и совершенно новой информации, к тому же разбуженный посреди ночи, Ильич прямо на глазах начал уставать. Поддерживая его под локоток, я помогла ему добраться до дивана, заботливо укрыла его импровизированным одеялом и пожелала спокойной ночи.

Он не ответил.

— А, что, — бормотал он уже сквозь сон, — значит «Брестский договор», действительно, стоит заключить. А я-то до последнего в этом сомневался…

Я осторожно открыла двери и вышла в коридор. Караульный солдат мирно спал, прислонясь к косяку двери. Я дотронулась до его плеча, так чтобы он постепенно начал просыпаться и неспешным шагом пошла прочь, то и дело переступая через лежащих вповалку усталых революционеров.

Необходимость мирного договора с Германией занозой сидела в сознании большинства россиян вне зависимости от их принадлежности к политическим партиям. Она обострялась по мере того, как стремительно разваливалась русская армия, обнажая фронты, и все большую наглость в своих требованиях предъявляло немецкое командование. Положение осложнялось тем, что даже в руководстве большевиков не было единства по этому вопросу. Ильич стоял за мир любой ценой, понимая, что революция висит «на волоске». И так же любой ценой добивался принятия решения о мире.

Когда же кабальный Брестский договор был подписан, и все узнали о его условиях, негодованию в стане друзей вождя и его врагов не было предела. Однако основная цель этого договора была достигнута. Враг был остановлен в 170 километрах от Петрограда. А спустя полгода грянула революция в Германии, договор был расторгнут, и немецким войскам в спешном порядке пришлось убираться с захваченной территории.

Это был триумф Ильича, за которым утвердилась репутация человека, не совершающего политических ошибок.

О Вере

В доме предварительного заключения, расположенному сразу за зданием Губернского суда, по адресу Санкт-Петербург, Литейный 4, в тот день царил ажиотаж.

Назавтра, 12 апреля 1878 года должно было состояться заседание суда присяжных по делу о покушении на убийство Петербургского градоначальника генерала Трепова.

Дело было, как сейчас говорят, резонансное. Генерал Трепов, солдафон и грубиян, в нарушение всех законов приказал высечь находившегося в предварительном заключении студента Боголюбова только за то, что тот не снял перед ним головного убора.

Особенно негодовала свободолюбивая молодежь. Строились планы стрелять в Трепова. Но всех опередила молодая женщина, записавшаяся на прием к градоначальнику как мещанка Елизавета Козлова, которая выстрелила в него из револьвера и ранила генерала в область живота.

За подобное преступление полагалось 15–20 лет каторги. Передовая общественность была, разумеется, на стороне террористки, настоящее имя которой было — Вера.

Вот и сегодня к ней стремились на свидание многочисленные посетители с выражениями поддержки и сочувствия. Последней была высокая сухопарая монахиня лет около пятидесяти от роду.

Обвиняемая была невысокая молодая еще женщина до 30 лет, не ухоженная, как это принято у нигилистов, плохо и бедно одетая. Она была скорее нехороша собой, только взгляд лучистых глаз выдавал незаурядную натуру.

— Матушка, я совсем не ожидала видеть у себя монашку. Спасибо, конечно, за сочувствие, но только я не верю в бога, — мягко сказала Вера и улыбнулась.

Я заметила, что за внешним спокойствием в ней, как у раненой птицы, скрывалось отчаяние и пожалела ее.

— Что? Совсем-совсем не веришь? — спросила я

— В юности я была религиозна, а потом совсем разуверилась. То единственное в религии, что врезалось в мое сердце, — Христос — с ним я не расставалась; наоборот, как будто связывалась теснее прежнего. Теперь я верю только в светлое будущее здесь, на земле, и уже не для себя, а для других людей. И за их счастье я готова погибнуть.

— Ну, вот видишь: веру в бога вы, революционеры, заменили на веру в революцию. Для вас — это та же религия, только бесплодная. Почему же для тебя привлекательно только будущее?

— А что может меня ожидать в этой жизни? В лучшем случае я могла быть гувернанткой…

— Милая, милая Вера. Твоя вера прекрасна, но твой поступок бесполезен. А сколько еще молодых людей пойдут вслед за тобой и отдадут свою бесценную жизнь во имя будущего. И в наше время множество молодых жизней приносится уже во имя веры в загробную жизнь или вполне земной Халифат. И все заканчивается их смертью и смертями невинных людей. Но ты стала первой женщиной, которая решилась на теракт.

— Вы — не монашка! Но кто же вы? — удивилась Вера.

— Я — «Вестница», я пришла из будущего, — ответила я, и она, святая душа, поверила.

— А какое оно, будущее? — кротко спросила она.

— А что ты хочешь узнать? О стране или о себе?

— Конечно о России. Ведь со мной уже все ясно.

— Ну, не скажи… А с Россий в ближайшие полстолетия будет вот что. В следующие почти 40 лет в России будет постепенно развиваться капитализм и сохраняться самодержавие. Одновременно будет все больше углубляться пропасть между реакционным режимом и всеми слоями общества. Будут возникать тайные общества различной политической окраски: от анархизма до коммунизма.

— Извините, а что это такое?

— Ты сама скоро обо все узнаешь из первых рук.

— А революции будут?

— Будут. Целых три. Сначала в 5-м году