«Доктор Живаго» как исторический роман - Константин Михайлович Поливанов

случайно и в частях, изображающих время после 1917 года, тщательно обрисовываются условия бытовой повседневной жизни. Именно эта «не политическая» часть «исторического существования» была для главного героя в предреволюционные годы определяющей.

Первая мировая война

Начало Мировой войны, так же как приближение Октябрьского переворота осенью 1917 года, подается в романе как явление, обусловленное, детерминированное предшествующим ходом событий. Это отчетливо видно в заглавии части, изображающей события осени 1915 — зимы 1917 года: «Назревшие неизбежности» — и в словах из шестой части: «Кончался сентябрь. Нависало неотвратимое…» [Пастернак: IV, 182]. Поворотное событие европейской истории ХX века — Мировая война — осенью 1915-го, в свою очередь, «неустранимо» «вмешивается» в судьбы главных героев Лары и Живаго, меняя привычный обиход их жизни, с «неизбежностью» приводя к их встрече. Живаго осенью 1915 года из‑за «нехватки медицинского персонала» был мобилизован фронтовым врачом. Судьба мужа Лары — Паши Антипова — по сюжету наиболее радикально меняется в связи с ходом мировой войны. Осенью 1915 года, почувствовав кризис семейных взаимоотношений, Антипов приходит к выводу, что лучшее средство — записаться добровольцем на фронт. Попав в Омское училище прапорщиков, он «очень тоскует по жене и дочери» [Там же: 110]. На фронте ему

…хотелось отличиться, чтобы в награду за какую-нибудь военную заслугу или в результате легкого ранения отпроситься в отпуск на свидание с семьей. Возможность выдвинуться представилась. Вслед за недавно совершенным прорывом, который стал впоследствии известен под именем Брусиловского[56], армия перешла в наступление. Письма от Антипова прекратились [Там же: 111].

Мобилизации Юрия Андреевича предшествует конспективное и ретроспективное описание событий с августа 1914-го до осени 1915-го:

Это была вторая осень войны. Вслед за успехами первого года начались неудачи. Восьмая армия Брусилова, сосредоточенная в Карпатах, готова была спуститься с перевалов и вторгнуться в Венгрию, но вместо этого отходила, оттягиваемая назад общим отступлением. Мы очищали Галицию, занятую в первые месяцы военных действий [Там же: 102].

В характеристике первых месяцев войны Пастернак передает не столько реальную ситуацию на фронтах, сколько «сглаженное» ее представление в общественном мнении. В августе 1914-го войска Северного фронта, вторгшиеся в Восточную Пруссию, потерпели катастрофическое поражение. В «неудачном вторжении на немецкую территорию Россия потеряла 250 тыс. человек убитыми, ранеными и пленными» [Фуллер: 153], а также были утрачены практически все артиллерийские орудия и 400 тыс. снарядов.

Впрочем, с Юго-Западного фронта приходили гораздо более обнадеживающие вести, смягчавшие общественную реакцию на разгром в Восточной Пруссии. <…> Галицийские бои продолжались до конца сентября, когда австрийцы оказались вытеснены практически к Карпатам <…> Потери Австрии в этой кампании превышали даже те, что понесла Россия в Восточной Пруссии: 100 тыс. солдат было убито, еще 100 тыс. захвачено в плен и почти 250 тыс. ранено. Таким образом за месяц военная мощь австрийцев сократилась на треть [Там же][57].

Обозначены в романе детали и обстоятельства жизни в «тылу», как, например, появление в Москве санитарных трамваев для перевозки раненых[58] вслед за самыми кровопролитными эпизодами военных действий (взятие русскими войсками Луцка, Брусиловский прорыв):

…мимо террасы к клинике подошел моторный вагон с двумя прицепами. Из них стали выносить раненых. В московских госпиталях, забитых до невозможности, особенно после Луцкой операции[59], раненых стали класть на лестничных площадках и в коридорах. Общее переполнение городских больниц начало сказываться на состоянии женских отделений [Пастернак: IV, 103].

Помощь раненым с осени 1914 года стала одновременно и проявлением многократно описанного патриотического подъема первых месяцев войны, и следованием моде, подражанием «высочайшим образцам». Императрица Александра Федоровна и другие женщины — члены императорской фамилии с первых дней войны занимались благотворительностью, записывались на курсы сестер милосердия, посещали больницы и временные госпитали. «Подобные поступки известных и знатных женщин описывались как пример для подражания», — пишет Б. Колоницкий[60], указывая, что в 1914–1915 годах во многих иллюстрированных журналах публиковались

фотографии представительниц высшего общества и популярных актрис, облачившихся в формы различных общин сестер милосердия <…> создавалось обманчивое впечатление, что «весь свет» надел популярную форму с красным крестом и трудится без устали в лазаретах [Колоницкий 2010: 261].

В то же время историк подчеркивает, что императрица и великие княжны относились к своим обязанностям чрезвычайно серьезно, для них форма сестер милосердия «не была обычным монархическим маскарадом» [Там же: 29].

С осени 1914 года Лара ухаживает за ранеными в Юрятине:

Как многие дамы-благотворительницы в уезде, Лариса Федоровна с самого начала войны оказывала посильную помощь в госпитале, развернутом при Юрятинской земской больнице [Пастернак: IV, 111].

Перестав получать письма от мужа с фронта, она «занялась серьезно начатками медицины и сдала при больнице экзамен на звание сестры милосердия» [Там же]. Решив отправиться на поиски мужа, «в этом качестве она отпросилась на полгода со службы из гимназии, оставила квартиру в Юрятине на попечение Марфутки», а дочь Катеньку пристроила в Москве «у Липочки» (дочери Кологривова, своей бывшей воспитанницы), муж которой — здесь еще одна характерная примета времени, — «германский подданный Фризенданк, вместе с другими гражданскими пленными был интернирован в Уфе» [Там же][61].

Возможно, при описании обстоятельств жизни персонажей во время Первой мировой войны для Пастернака были значимы и очевидные повторения сходных обстоятельств в новой войне: осенью 1941 года «интернируют» уже не подданных Германии, а «этнических» немцев, депортируют в Сибирь и Казахстан немцев Поволжья, которые с XVIII века были подданными России[62], а среди ближайшего окружения автора — в ноябре 1941 года арестовывают и высылают в Сибирь первого мужа его жены пианиста Генриха Нейгауза (см. [Пастернак: IX, 258]), угроза выселения из Москвы возникает и для родственников жены его брата Вильямов [Там же: 316]. Возникавшие фронтовые «романы» между докторами, ранеными и медицинскими сестрами также были не только частью повседневности 1940-х, но и знакомы Пастернаку на примере его младшей сестры Лидии, жившей в Англии. Ее муж Элиот Слейтер в 1940 году был мобилизован как военный врач, а после войны, оставив жену с тремя детьми, женился на медицинской сестре из своего госпиталя [Там же: 417].

Живаго как врач, естественно, не принимает прямого участия в боевых действиях, соответственно мы и не встречаем в романе непосредственного изображения боев. Однако с характерной особенностью этой войны, где главной оказывалась дальнобойная артиллерия, связаны три ключевых эпизода анализируемой части романа. Один — демонстрирующий важнейший принцип поэтики «Доктора Живаго», — когда встретившиеся Лара, Живаго, Гордон, Галиуллин и