Снова домой - Ханна Кристин

Но однажды Энджел пришел в тот сверкающий тихий особняк на горе, пришел и заглянул внутрь себя, где не было ничего, только тьма кромешная. Он заглянул в бездонные глаза Александра Хиллиарда, и ему открылась вся правда. Они очень походили друг на друга, он и Алекс. Оба были безжалостными, эгоистичными, испорченными до мозга костей.

Фрэнсис, конечно же, все это отлично понимал. «Не делай этого, Энджел. Не уезжай... Что бы ни случилось, мы постараемся с этим справиться...»

«О Боже, – устало подумал Энджел. – Фрэнсис был прав. Фрэнсис всегда прав. Отчасти потому Энджел и уехал, убежал, скрылся. Он не мог выносить правоты доброго старины Фрэнсиса.

Энджелу казалось, что если к нему придет удача, мысли о Фрэнсисе перестанут преследовать его. Казалось, он говорил себе: я должен добиться успеха – и мы станем равны. Но увы. Даже это Энджелу не удалось – он не сумел освободиться от этих унизительных мыслей. Даже обретя славу и немыслимое богатство, он не сумел прогнать от себя мысли о брате. Он страшно пил, принимал в огромных количествах наркотики, он лгал всем подряд, даже когда этого не надо было делать. И ему нравилось быть именно таким. Нравилось быть порочным, никогда не испытывающим раскаяния и сожаления, нравилось быть прожигателем собственной жизни. Он точно знал: если судьбой будет позволено начать все сначала, он вновь пойдет проторенной дорожкой.

А Фрэнсис любил его. Всегда любил, пока они жили вместе. Может, сейчас уже не любит – ведь столько воды утекло. Но любил, несмотря на то, что Энджел часто вдрызг напивался и тогда весьма зло подшучивал над братом. Фрэнсис всегда знал, что он – любимый ребенок в семье, главная надежда матери, оправдание ее жизни. Фрэнсису всегда было неловко за эту чрезмерную любовь. Он нередко пытался что-то объяснить, как-то извиниться, однако Энджел не желал слушать, не хотел осознавать, что он – неудачник, мерзавец, забулдыга, которого нередко доставляют домой полицейские. Внешне он казался отчаянным и своенравным. Под этой личиной Энджел прятал свою истинную сущность, прятал свою боль, мучительное чувство ненужности. И Фрэнсис все это видел и понимал, всякий раз прощая брату его нелепые выходки, Энджел в свою очередь видел, что Фрэнсис прощает ему, и испытывал при этом странное чувство удовлетворения. Но перейти мост в обратном направлении, возобновить братскую дружбу – это каждый раз было ему не по силам. Он хотел, но уже не мог протянуть Фрэнсису руку, улыбнуться ему, сказать: «Брат мой». Больше того, Энджел переставал контролировать себя, доводя ситуацию до такого предела, за которым извинения с его стороны были уже практически невозможны.

И он добился своего – лежал сейчас на больничной койке, в полном одиночестве.

В дверь его палаты постучали, и прежде чем он успел откликнуться, дверь распахнулась.

Мадлен вошла стремительной походкой, с напряженной улыбкой на лице. Еще во время ее первого визита Энджел заметил, что у нее вокруг глаз и губ нет морщин, какие обычно бывают у людей, часто смеющихся. Он тогда еще подумал, почему это так.

Подойдя, Мадлен посмотрела на него сверху вниз.

– Мне пришлось пойти на обман: я сообщила, что ты находишься в отличной психологической форме и тебе можно делать операцию прямо сейчас.

– Прекрасно. Буду лежать тут и ждать, что рано или поздно кто-нибудь угодит под автобус. Хорошо, если бы ты сумела добыть для меня сердце какого-нибудь атлета: люблю, занимаясь сексом, выкладываться на полную катушку.

Он сказал это намеренно. Хотелось увидеть, удастся ли ему хоть на секунду пробудить в ней обычные человеческие эмоции. Ведь было время, когда Мадлен смотрела на него совершенно другими глазами.

Она посмотрела на него с таким явным разочарованием на лице, что Энджел даже испугался. Он ожидал совсем другой реакции.

– Не надо смотреть на меня так.

– Какое-то время тебе придется побыть в клинике, Энджел. Наверное, Фрэнсис захочет навестить тебя. – Она протянула ему листок бумаги: – Вот номер телефона.

– Ну уж нет! – Слова вырвались сами собой, и свирепость, с которой они были произнесены, удивила самого Энджела. Он сразу понял, что допустил ошибку, обнаружив свое слабое место. – То есть... в общем, я хотел только сказать, что не хочу здесь никого видеть, никаких посетителей...

– Но ведь он твой брат, Энджел.

– Я известный человек, – выкрикнул он, поздно сообразив, что его могут услышать в коридоре. – И я не желаю, чтобы хоть одна живая душа узнала о том, что я здесь!

– Ты говоришь так, как будто речь идет о каком-то назойливом репортере. – Она подошла поближе к кровати. – Не надо так с ним поступать, Энджел. Он совершенно не такой, как ты. Его ранить очень даже легко.

«Не такой, как ты, Энджел...» Дьявол, она совершенно не представляет, каким он стал за эти годы. Иначе понимала бы, что Энджела Демарко ранить так легко, как, пожалуй, никого другого.

– Ты-то почему о нем так беспокоишься?! Ты что, жена ему?!

Она вздохнула.

– Тебе надо поспать, Энджел, ты устал.

Ему не понравилось то, что она ушла от ответа. Последовавшее затем молчание заставило его сомневаться еще больше. Вдруг она и вправду вышла за Фрэнсиса? Или они живут вместе? Может быть, любят друг друга?

Подобное предположение раньше как-то не приходило Эиджелу в голову. Все эти годы он был уверен, что Фрэнсис – примерный священник и что Мадлен все так же без ума от своего первого возлюбленного. Что, если это все – только плод его воображения? Может, брат давно бросил семинарию, занялся бизнесом: торгует «кадиллаками» или еще чем-нибудь...

Ни разу за все эти годы Энджелу не приходило в голову, что, уходя, он оставил дверь распахнутой, и Фрэнсис – непогрешимый Фрэнсис – может пойти его дорожкой.

Впрочем, какое ему до всего этого дело?

Но ему было дело. Он внезапно понял, что судьба Фрэнсиса ему небезразлична. Он вовсе не хотел, чтобы Мадлен была женой брата, чтобы они спали вместе. Он хотел, чтобы Мадлен оставалась такой, как раньше. Вроде яркой цветной фотографии, отретушированной и вставленной в рамку его памяти. Хотел, чтобы она принадлежала лишь ему одному.

Мадлен посмотрела на него долгим грустным взглядом. Затем спокойно произнесла:

– Ты можешь быть сколько угодно знаменитым, но все это ничего не меняет. – Она так низко склонилась к нему, что Энджел почувствовал запах ее духов. – Ты навсегда останешься братом Фрэнсиса Демарко.

У Энджела даже дыхание перехватило.

– Я запрещаю тебе говорить ему, что я здесь.

– Ох, Энджел...

Она так сумела произнести его имя, что оно прозвучало как проклятие.

Мадлен, с трудом передвигая словно одеревеневшие ноги, подошла к своему столу. Села за него, выпрямилась, затем медленно оперлась локтями о столешницу и закрыла глаза. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы выглядеть спокойной и невозмутимой. Самоконтролю она научилась, еще когда была девочкой и носила косички: уже тогда она закаляла силу воли, училась сдерживать свои эмоции и контролировать поступки. В большом доме, где она провела свое детство, сдержанность и послушание считались едва ли не самыми важными качествами.

«Да, папа... Разумеется, папа... Конечно, я смогу...»

Ей хорошо удавалось разыгрывать такие спектакли. Другое дело, что ей приходилось скрывать: мучительная сухость во рту, жуткое биение сердца, сжатые в кулаки вспотевшие руки. После каждого такого напряжения воли Мадлен чувствовала себя совершенно разбитой.

Она почему-то ждала, что за эти годы Энджел больше изменится. Сделавшись известным всему миру, богатым, преуспевающим актером, он, по логике вещей, должен бы иметь кучу друзей и подруг. Но никто не присылал ему цветов, не оставлял визитных карточек, никто не звонил ему. Никакая женщина не сидела у его постели, никакие друзья не ждали у его двери возможности войти. Теперь, когда его жизнь внезапно пошла под откос, он оказался в одиночестве.

Она спрашивала себя: что же сейчас у него осталось?.. От чего он раньше получал удовольствие? От наркотиков, секса, от случайной стычки в каком-нибудь кабаке, от мысли, что его выдвинули на «Оскара»? Она подумала, что, может быть, все те фотографии Энджела, которые ей доводилось видеть, лгали: что его улыбки были предназначены лишь фотокамерам?