Цельное чувство - Михаил Цетлин (Амари)

6. Прогулка Николая I

Пристегнувши шнурками полость,Запахнувши крепче шинель,Он летит — и в душе веселость.Веет ветер, крепкий, как хмель.

Иногда от быстрого бега,Из-под легких конских копытМягко белыми комьями снегаНа мгновенье глаза слепит.

Мчатся сани стрелой прямою,А вкруг них снежинок игра,Опушающих белой каймоюТемно-серый город Петра.

Николай изящный, высокий,Неподвижно прямой сидит,И любовно царское окоСозерцает знакомый вид:

Дали ровны, улицы прямы,И мундиры застегнуты все,Дальней крепости панорамаВ величавой стынет красе.

Дали ровны, улицы прямы…Что страшней, прекрасней, скучней,Чем создание воли упрямойНапряженных петровских дней?

Дали ровны, улицы прямы,Снег блестит, простор серебря.О, какая прекрасная рамаК величавой фигуре царя!

7. Прогулка Николая I

Снежно-белый, холодныйОт метелей и пургНад Невой благороднойОнемел Петербург.

Мчатся быстрые саниВ вихревое кольцо.От холодных касанийЗапылало лицо.

Всё полно здесь холоднойНеживой красоты,Несвободной, бесплоднойИ бескрылой мечты.

Что за странное чувствоСредь полузабытья:«Правда, жизнь и искусство,Всё — мое. Всё — как я.

Тяжкая величавость,Огражденный простор,Неба хмурая ржавостьИ свинцовый мой взор.

Зданий каменный очерк,И кирпич и гранитЧасть меня, как мой почерк,Необманно хранит.

Хорошо мне промчатьсяУлиц лентой прямой,Хорошо возвращатьсяВ тихий Зимний домой,

По пути офицераПожуривши слегка,Посадив для примераЗа размер темляка».

8. Последняя поездка Николая I

Старый уже и не прежний уже, полуседойЕдет Дворцовою Набережной, дорогой прямой.Гаснет Собор Петропавловский меж тлеющих зорь…В сердце глухая безрадостность, хмурая хворь.

Гаснет Собор, усыпальница предков — царей…Смерть, приходи, не запаздывай, будь побыстрей.России гранит рассыпается в руках, как песок.Сани в смерть подвигаются. Путь недалек.

<9>. Смерть Николая I

На низкой походной кровати,На которой всегда он спал,Средь слез семьи и объятийИмператор умирал.

Сбиваясь в знакомом напеве,Читал над ним духовникОтходную. Сын — ЦесаревичК его руке приник.

«Позвать Цесаревича — внука(Цесаревича с завтрашнего дня).Ну, Никс, по-военному, ну-ка,Не плачь, поцелуй меня.

Дед будет всё видеть с неба,Так веди же себя молодцом.Учись, ничего не требуйИ вырастешь славным царем.

Пусть будет насколько приличноКраток траур по мне.Ты крепишься, Муффи, отлично!Нужно твердой быть царской жене.

Молчите про Севастополь!..А душа еще там, всё там…Редуты, курганы, окопы,Я их строил когда-то сам.

Камчатский редут ТотлебенПо моим чертежам возвел.Обо всем дам отчет на небе»…Смолк, ослаб и в себя ушел.

И готовясь к докладу, к приемуПеред троном другого Царя,Вспомнил, может быть, сквозь полудремуПро далекий день Декабря…

В Сибири

1. Лепарский

Станислав Романыч Лепарский,Поседевший на службе царской,Конно-егерский, не гусарский,Генерал кавалерист.По-солдатски, а не по-барскиОн тянул свою лямку, Лепарский,Поседел на службе на царской,А остался душою чист.

Как прилизаны гладко височки,Как пачулево пахнут платочки,Фиолетово-дряблые щечки —Молодится еще генерал.Он, воспитанник езуитов,Обжился среди московитов,Было б гладко всё, шито да крыто,Да не вышел бы где скандал.

Наклонившись над дамской рукою,Говорил с мольбой и тоскою(И мундир его слишком узкийВот-вот, кажется, лопнет по швам):«Ну, браните меня, браните,Ну, браните, сколько хотите,Но браните меня по-французскиPour la grace de Dieu, Mesdames!А не то донесут, злодеи!»

И, как будто он был в траншее,Багровела толстая шея,Как малиновый воротник.«Быть изруганным, как мальчишке.Ах, ты жизнь…» И он шел в картишкиДернуть вечером по мелочишкеК госпоже-оберштейгерше Рик.

И вот этот смешной старичишка,Изменивший своим полячишкаПриоткрыл свинцовую крышку,Погребенных заживо спас.Без него не одна бы погаслаЖизнь, как лампа, лишенная масла,Оборвалась, как нить без прясла,В роковой полуночный час.

«Что карьер? Я уж стар для карьера,Хоть не русскому офицеруИ не аннинскому кавалеруБыть игрушкою модных идей,Не боюсь осужденья людского,Не боюсь царя я земногоИ не буду — шляхетное слово! —Мучить сих благородных людей!

Аккуратно пишу донесеньяИ инструкции, и представленьяЯ для Третьего шлю Отделенья,Каждый вью и точу параграф.Пусть читают их там, в Петербурге,Бенкендорфы, Солоны, Ликурги,Всё завесят сибирские пурги,Перед совестью буду я прав»…

Был он прав! И средь благословенных,Средь имен, России священных,Ваше имя, спаситель пленных,Лепарский, Станислав!

2. Из дневника Камиллы

За окном мороз и снег.Тихо, словно в ночи вечной.Времени не слышен бег.Человеку человекБлизок, близок бесконечно…

В кресле дремлет Вася мойС книгою полураскрытой.Хочется ли мне домой?Дом ли это, дом ли мой?Этот скованный зимойСкудный берег ледовитый!

Слиты мы и сплетеныНитями любви и боли.Делим всё: и жизнь и сны,Всё, что мы делить должны,Словно птицы две в неволе.

Тих и горек день за днем— Кофе, завтрак, чай и ужин, —Греемся мы пред огнем,И средь холода кругомНам очаг уютный нужен.

Тихая, простая боль,Полуболь и полускука.Господи, доколь, докольЭта скука, эта боль,Эта тьма и ночь без звука?..

3. Возвращенье

Басаргин возвращался из далекой Сибири,Басаргин возвращался и прощался,И мыслию к тем, кого в этом миреНе увидит уж больше, — обращался:

Там в Иркутске лежит Трубецкая, Каташа(Этим ласковым именем звать яСмею Вас, утешенье и радость наша,Мы ведь были Вам близки, как братья!).

Сколько милой, улыбчивой, ласковой силы,Простоты, обаяния, воли…Бог ей не дал спокойно дойти до могилыИ взыскал испытанием боли.

Кюхельбекер, увы, не дождался славы,А желал ее с страстной тоскою.Снег зимою, а летом высокие травы…Не прочтешь, кто лежит под доскою!

И читатель тебя никогда не узнает,Бедный рыцарь словесности русской.Только друг с улыбкой порой вспоминаетЭтот профиль нелепый и узкий.

И на том же кладбище, где спит Кюхельбекер,Тоже немец и тоже — Божий,Фердинанд Богданович Вольф, штаб-лекарь,Бедный прах твой покоится тоже.

А Ивашевы, близкие сердцу, родные,Те в Туринске спят непробудно.Оба милые, оба простые, земные,Обреченные жизни трудной.

После родов в горячке скончалась КамиллаИ день в день через год мой Вася.С ними всё ушло, что мне было мило,Холостецкую жизнь мою крася.

Над могилами долгие, долгие ночи,Над могилами белые зимы,Над могилами летние зори короче,Чем огнистые зимние дымы.

И, как птица, душа и реет, и вьетсяНад гнездом, единственным в мире.И быстрее, чем тройка на запад несется,Мчится сердце к кладбищам Сибири.

Ключ свободы