Кроме пейзажа. Американские рассказы (сборник) - Вадим Ярмолинец

Ушел Шурик недалеко – к барменше из бильярдной «Нитрой» Беате Мазовецкой. Она только что похоронила мужа и снова была кобетой на выданье. Потеряв работу на стройке, ее ревнивый Вацек днем сидел на крыльце, а ночью колотил вернувшуюся с работы жену. Однажды Беата, по горло сытая еженощными побоями, переночевала на бильярдном столе. Когда она вернулась домой, Вацек висел в гостиной на вентиляторе. Полька перекрестилась и стала подыскивать самоубийце замену.

К Беате, встречавшей Шурика призывными взглядами всякий раз, когда он появлялся в ее заведении, он вошел как к себе домой.

– Коханый! Зачекалася! – захлопотала Беата, которая от свалившегося на нее счастья не знала, куда раньше бежать – то ли накрывать стол, то ли стелить постель.

Шурик не хотел ни еды, ни любви. Он хотел забыться. К ночи дюжина стопок «Люксусовой» кое-как примирили его с новой действительностью, и он стал прикидывать на глаз габариты пани Мазовецкой, которая воодушевленно готовилась поступить под его командование. Но ее планам не суждено было сбыться – в окно постучали. И крепко постучали, да так, что сердце остановилось от неожиданности. Через минуту дом наполнился дикими воплями Беаты: «Вацек! Вацек!»

Шурик выглянул в окно и увидел там восставшего из могильного праха Вацека с обрезком железной трубы в руке.

– Беата, – позвал Шурик хозяйку. – Ты не волнуйся, это мне моя подруга макумбу пристраивает. Это не твой Вацек. Это только кажется.

– То ты хочешь казать, что я много выпила? – от ужаса Беата стучала зубами.

Он насилу уговорил польку лечь, но Вацеку это не понравилось, и он снова трахнул по ставне трубой. В конечном итоге Шурику пришлось ночевать в кресле, которое не перестававшая причитать Беата: «Давно пора було домой в Полонью въехать с той сратой Бразилии!» – выставила ему в кухню.

Наутро Шурик взял так и не распакованный чемодан и, не прощаясь с хозяйкой – что толку? – вышел на улицу. Улица, он это хорошо помнил, была совершенно пустынна, но как только он ступил с тротуара на мостовую, из воздуха просто за секунду-другую соткался велоразвозчик пиццы с цинковой коробкой над передним колесом. Еще Шурик запомнил: у развозчика была широчайшая беззубая улыба и черные очки газосварщика. Удар от столкновения был такой силы, что его отбросило назад к парадной, из которой он только что вышел. Очнулся он в больничной палате. Левая нога была в гипсе. Ночью в окно постучали. Самоубийца, которого, видимо, не радовала возложенная на него миссия, сказал через стекло:

– Шурик, твоя Сандра не дает мне покоя. Она говорит, что желает тебя видеть.

Вацек стоял на телевизионном кабеле, который тянулся к фонарному столбу, балансируя знакомой трубой как шестом.

– А до Беаточки моей не ходи. Лады?

После выписки Шурик не поехал ни к Майбиде, ни к Беате. Прямым ходом он махнул в аэропорт, и уже на следующее утро мама кормила его домашними котлетами.

Майбида позвонила к обеду. Шурик включил на телефонном аппарате спикер и подавленно слушал, как его разъяренная подруга клялась всем своим сатанинским пантеоном устроить семейству Пастернаков черную жизнь. Мать Шурика с методичностью заводной куклы повторяла в трубку: «Алекс ноу хоум. Сорри. Алекс ноу хоум!»

Ночью Шурику приснился страшный сон. Омытая голубым сиянием луны женщина нежно целовалась с прильнувшим к ней гусем. Из мрака доносился грохот барабанов, мешающийся с шумом близкого водопада. Когда женщина оторвалась от гуся, тот, вытягивая шею, стал следовать за змеиными движениями ее рук. Подчиняясь им, он положил голову на плоский, как эшафот, камень. Женщина достала мачете и, примерившись, отмахнула гусю голову. Собрав в ладони бьющую фонтаном черную кровь, опустила в нее лицо. Гусь же поднялся, и Шурик увидел, что тот стоит посреди кладбища. Потоптавшись на месте, гусь заковылял в направлении стоящего над могилами оранжевого, как от костра, зарева. Шурик подкрутил свой внутренний визир и двинулся за обезглавленной птицей. Скоро он увидел стоявшее на четырех надгробиях кривоногое кресло с высокой спинкой, скрывавшей сидевшего в нем.

– Это дигектог кладбища! – заквакала из-под ног отрубленная гусиная голова.

Приблизившись к креслу, гусь остановился и, сделав почтительный поклон, то есть отставив лапку и любезно развернув к земле одно крыло, с сухим хлопком взорвался. Когда перья, качаясь из стороны в сторону, осели, Шурик увидел окровавленное лицо Сандры Майбиды, которая громко расхохоталась и, ударив себя по внутреннему сгибу локтя ребром ладони, сказала зло:

– Вот ты от меня уйдешь!

Шурик проснулся в холодном поту с бешено бьющимся сердцем. Он подошел к окну и стал свидетелем удивительного природного феномена. Брайтонский променад с его ресторанами, велосипедистами, собачниками, доминошниками и разноцветными пляжниками был залит солнцем, а над их домом, выходившим одной стороной на океан, а другой на Седьмую улицу, висела черная грозовая туча. Сквозь толстые, как канаты, струи дождя время от времени прорастал с сухим треском электрический корень молнии.

Родители куда-то собирались, тихо споря, брать ли им зонтик.

– Вы куда? – спросил Шурик.

– Да вот, мать к врачу веду, – сказал отец.

– После того как я поговорила с твоей подругой, – пожаловалась мама, – у меня такое чувство, как будто кто-то держит меня рукой за сердце.

Через неделю непрекращающегося ливня Шурик вышел на улицу за газетой. На страницах, где рекламировались экстрасенсы, народные целители и гадалки, он нашел алтайскую шаманку бабу Нину и созвонился с ней. Он, как говорится, решил вышибать клин клином. Бразильский – алтайским.

За день до встречи он испытал еще одно потрясение. Стоя под душем, он обнаружил на левом плече зеленовато-серое пятно, какое он раз видел на трупе бездомного, пролежавшего с неделю под настилом набережной на Трокадеро. От ужаса Шурик сел на край ванны. На следующее утро, только открыв глаза, он увидел двух тараканов, деловито разгуливавших по разросшемуся пятну на плече так, словно они прикидывали размеры новой жилплощади.

Шаманка, поводив вокруг него руками, сказала:

– Заколдовала тебя, милай, подружка твоя, да крепко-то ка-ак. Давно я такой любови не видывала. Тут травы нужны, а лучше даже и кровь пустить.

– Кому? – спросил Шурик.

– Ну, может петушку молодому, чи даже поросеночку. Потому как у поросеночка душа вроде есть, так оно и посильнее будет.

– Ас пятнами что делать?

– Я же и говорю, с пятнами поросеночек нужен. Ты, милай, как бы ужо умер. Вокруг живого человека всегда такая упругая жисть еся. Ты ее руками тудою, а она тебя от себя как бы это отталкивает. А я вокруг тебя руками вожу, а там пусто. – Баба Нина покачала головой. – Ты знаешь чего, милай, смерть, она холодная, так ты свои пятнышки попробуй кипяточком обдать.

– Какие пятнышки, – простонал Шурик. – Ты посмотри, у меня все плечо зеленое!

– Так я ж и говорю, что случай тяжелый. Вот я тебя и успокаиваю со всей своей деликатностью. А то, что оно у тебя подмышку залезло, так это я вижу.

Оставив бабе Насте двести долларов на поросенка и травы, Шурик поплелся домой. Там по-прежнему лил дождь. С трудом стащив с себя липнущую к телу одежду, он сразу забрался под душ, медленно доведя воду до такой температуры, что едва выдерживал ее. Через час, задыхаясь, выбрался из ванной и пошел к зеркалу. Пятно побледнело.

Через неделю позвонила баба Нина. Травы прибыли.

– А что, пятнышки-то сошли от кипяточку? – как будто вспомнила она.

– Уменьшились.

– Ну, я ж тебе говору – смерть от горячего отступается. Она холод любит.

В назначенный час Шурик позвонил в дверь знахарки, но ему никто не ответил. Он звонил с перерывами еще минут пять, пока не открылась соседняя дверь. В просвете появилась круглая голова в бигудях и бодро доложила:

– Вы если к Нине Петровне, так ее сегодня арестовали.

– А за что? – опешил Шурик.

– Нарушение визового режима. У нее же ни гринкарты, ничего. Пришел утром маршал и арестовал.

– Какой еще маршал?

– Судебный исполнитель по-русски. Вы только приехали, что ли? А по-американски – маршал. И симпатичный, между прочим. Вацеком представился. А вы лечиться к ней ходили? Так она аферистка, шли бы лучше к врачу. У вас страховка есть?

Сгоряча Шурик чуть было не вернулся на родину. Затем прикинул, что от Рио-де-Жанейро до Брайтон-Бич не намного дальше, чем от Рио-де-Жанейро до Одессы. А все эти Вацеки, обезглавленные гуси и прочая чертовщина Сандры Майбиды не знали никаких пределов. На алтайских нарушительниц визового режима в этой войне полагаться было нельзя. Тут нужен был макумбейро самого высокого класса.

Когда, собрав чемодан, Шурик, с больной головой и обваренной кожей, зашел проститься с родителями, отец дрогнувшим голосом сказал:

– Сынок, маме так плохо, я не знаю… У меня сахар скачет, как сумасшедший… Может, останешься?

– Папа, послушай меня, – сказал Шурик. – Когда я уеду, вы оживете.