Моя легендарная девушка - Майк Гейл

Странно, но все мои чувства пребывали в самовольной отлучке. Мозг приготовился выдержать наплыв эмоций, но на уровне ощущений был полный штиль. Может быть, мое желание исполнилось? Может быть, я все-таки ее забыл? Я тупо посмотрел на изрисованную фотографию Агги и слабо улыбнулся.

— А мне-то что? — выговорил я. — Агги может делать что угодно с кем угодно, это ее личное дело. Просто я подумал… — Тут уже мне пришлось выдержать театральную паузу, потому что я понятия не имел, что именно я подумал. — Я просто подумал, ты мог бы быть и потактичнее. Я понимаю, уже три года прошло, как мы расстались, но все равно это слишком. Ты же мне друг, в конце концов. И что ты собираешься делать дальше? Прыгнешь в мою могилу, когда я отвернусь? И что скажешь? «Прости, Вилл, не знал, что она тебе понадобится»?

— Что было, то прошло, — сказал Саймон, намеренно не замечая моего сарказма. — Все прошло. Это случилось давным-давно. Я просто хотел тебе рассказать, потому что последнее время это меня мучает. Я всего лишь хотел быть с тобой честным. Мы слишком давние друзья, чтобы какая-то девица встала между нами.

— Надо было думать об этом до того, как ты… — Я не мог заставить себя это выговорить. Назвав вещи своими именами, я сделаю ситуацию абсолютно реальной и не смогу ее вынести.

— Прости меня, — тихо сказал Саймон. — Вилл, я правда здорово об этом сожалею.

— Перестань извиняться, — сказал я, вынимая из магнитофона одну из ранних демонстрационных кассет «Левого берега». Вынув, я бросил ее на пол. — Я же сказал, все прошло, я ее забыл. Просто мне хочется знать, как давно это было?

— Довольно давно, — еле слышно прошептал Саймон.

Мой мозг был уже на пределе, а чувства все не возвращались из самоволки.

— Довольно давно, это когда? — спросил я.

— Это было… — Он наслаждался каждой секундой. — Это было, когда ты с ней еще встречался.

Неожиданно эмоции нахлынули со всех сторон. Боль, душевная и физическая, пронзила все мое существо. Такое чувство, словно огромный невидимый кулак отбросил меня через всю комнату, как в фильме Спилберга 1982 года — «Полтергейст». Меня затошнило, голова закружилась, тело охватила болезненная слабость. Я не мог понять, почему он говорит мне это сейчас, столько лет спустя. Неведение было не просто благом, оно, как колонны, поддерживало своды моего рассудка, и теперь они рухнули.

А Саймон все ждал ответа. Я не знал, что ему сказать. Он был прав, ситуация требовала разрешения, требовала ответа — чего-нибудь зверского, что сбило бы с него спесь, что заставило бы его почувствовать себя так же отвратительно, как чувствовал себя сейчас я, чтобы ощущение непростительной вины унесло бы его за тридевять земель, и он никогда бы не нашел дорогу обратно. Я глубоко вздохнул и положил трубку.

14:38

Когда Саймон вручал мне кассету «Левого берега», ту, что я сейчас держал в руках, он назвал ее «фрагментом истории рок-н-ролла», который однажды станет бесценным. Расчистив место между разбросанной одеждой, грязной посудой и стопкой тетрадей, я положил кассету на пол и лихорадочно оглядел квартиру в поисках подходящего инструмента. На кухне я обнаружил хлебный нож и кастрюлю с вросшими в ее антипригарную поверхность остатками вермишели, которой я обедал в четверг. Я маниакально ухмыльнулся этим предметам, как Джек Николсон в одной из своих самых зверских ролей.

Саймонов «бесценный фрагмент истории рок-н-ролла» лежал около кровати, я встал над ним, поднял кастрюлю над головой и со всего размаху опустил на кассету. Потом — снова и снова, пока она не разлетелась на тысячу осколков. Примерно на двадцатом ударе кастрюля рассталась со своей ручкой, а я, тяжело дыша, упал на колени. Кто-то, скорее всего парень с нижнего этажа, чей потолок служил мне полом, громко постучал мне в дверь. Не обращая на него внимания, я начал сматывать размотавшуюся пленку в один пучок, а потом накинулся на нее с хлебным ножом и нарубил столько конфетти, что хватило бы на три свадьбы. Эта непростая процедура заняла минут десять, потому что на полпути, все еще находясь в состоянии помраченного рассудка, я решил, что от пленки не должно остаться кусочков длиннее половины дюйма, и заставил себя начать все сначала. Закончив, я собрал обрезки в одну кучку и затолкал их в конверт — тот самый, который я украл из шкафа с канцелярскими принадлежностями в учительской, чтобы отправить мое заявление в банк, — после чего тем самым фломастером, которым я разрисовывал фотографию Агги, я накарябал адрес Саймона, заклеил конверт скотчем и наклеил на него самую дорогую марку.

Я оделся и натянул на плечи тяжелое серое кашемировое пальто (купленное на благотворительной распродаже в Бостонской церкви методистов — тогда мне удалось сбить цену с пяти фунтов до двух фунтов двадцати пенсов), хотя понятия не имел, какая на улице погода. В моей голове трещали жесточайшие сибирские морозы, такие, каких история еще не видела, а сердце стыло, как в дождливый вечер в Джорджии, — это была самая подходящая погода для тяжелого серого пальто. Я поднял с пола конверт, засунул справочник «Лондон от А до Я» в карман пальто и вышел из дома.

Мне нужно было пройтись. Я был слишком зол, чтобы сидеть и смотреть телевизор, а это единственное, что приходило мне в голову, ну разве что еще — сесть на поезд до Ноттингема, взять в гараже отцовскую машину и оставить Саймона лежать где-нибудь на дороге с отпечатками шин на груди. Вообще-то меня трудно назвать жестоким человеком, но сейчас зверские планы убийства, возникавшие в моей голове один за другим, самого меня привели в трепет. Я, конечно, истратил часть своей ярости на несчастную кассету, но мне хотелось большего, хотелось, чтобы этот подонок в крови и синяках молил меня о пощаде. Саймон был крупнее меня, но я чувствовал себя непобедимым, как Джеки Чан в «Пьяном мастере II», и готов был надрать задницу любому. Я бы избил его до полусмерти.

Я хотел знать, когда это случилось.

Я хотел знать, как это случилось.

Я хотел знать, почему это случилось.

Я хотел знать все.

Но больше всего я хотел, чтобы Агги вернулась ко мне.

Во всей этой истории была только одна хорошая сторона: я понял, что не имеет смысла притворяться, будто я уже ничего к Агги не чувствую. Любить ее было безумием. Я тысячи раз взвешивал все за и против, но всегда приходил к одному и тому же результату: она мне была необходима. Она была мне не пара, она не хотела, чтобы я стал частью ее жизни, но я ничего не мог поделать со своими чувствами. Я любил ее. Я был не в силах лгать себе, хотя больше всего мечтал себя обмануть. Я не мог забыть о ней. С течением времени она становилась — если такое возможно — все важнее и важнее для меня. Я не мог заменить ее другой девушкой, потому что всякий раз сравнивал бы их, других, с ней, и любая девушка проигрывала в сравнении. Я не мог вернуть прошлое, но и двигаться дальше я тоже не мог. Я оказался заперт в одиночной камере с табличкой «бывший любовник», и компанию мне составляли только прекрасные воспоминания.

Оглянувшись, я обнаружил, что ноги принесли меня к итальянскому магазинчику в начале Холловей-роуд. Я опустил конверт в почтовый ящик у входа, решил не заходить внутрь за шоколадкой и пошел дальше по улице. Цель моего путешествия, сколь ничтожной она ни казалась, была достигнута, но домой мне не хотелось. Вот почему я взял с собой «Лондон от А до Я».

«Саймон уверен, что в Арчвее из достопримечательностей есть только какое-то кафе, где этот хренов Джордж Майкл подписал свой хренов контракт, — подумал я, выходя из квартиры. — Но тут где-то находится могила Маркса. Почему бы не отыскать ее?»

Открыв справочник на Арчвей-роуд и заложив это место пальцем, я перешел дорогу на светофоре у метро и направился к Хайгейт-роуд. Когда я проходил мимо Виттингтонской больницы, оттуда выехала скорая, которая вдохновила меня на следующее видение:

Саймон подхватил редкую болезнь крови. У меня, единственного на всей земле, подходящая группа крови, только я один могу его спасти.

— Вилл, только ты один можешь меня спасти, — слабо шепчет он, сжимая мою руку.

— Надо было думать об этом до того, как ты начал лапать мою девушку, — отвечаю я.

Еще пять минут и один перекур спустя я снова сверился с путеводителем. Оставалось совсем недалеко. Через дорогу виднелся старый церковный рынок, обозначенный на карте. Теперь его перестроили под квартиры для всяких молодых карьеристов. А немного дальше — ворота Хайгейт-парка. В парке никого не было видно, только одна женщина средних лет в высоких зеленых резиновых сапогах выгуливала йоркширского терьера. Проходя мимо пруда в центре парка, я столкнулся с тучей мошки, немалая часть которой нашла свою гибель, попав мне в нос и в горло. В любое другое время это вдохновило бы меня на тираду в защиту прав животных, но сейчас ничто не могло меня задержать. Мне надлежало выполнить миссию, и могила Маркса была моей целью. Там все станет ясно.