Государь. О том, как надлежит поступать с людьми - Никколо Макиавелли

Считая опасным для себя начинать одновременно борьбу с обоими соперниками, Север решился действовать открытою силой против Нигера и обманом против Альбина. Для достижения последней цели, он написал Альбину дружественное письмо, в котором извещал его, что, избранный сенатом в императоры, он тяготится слишком большою властью и желал бы ее разделить с Альбином, почему и посылает к нему титул Цезаря и декрет сената, которым Альбин признан его соправителем. Альбин попался в западню, приняв всю эту проделку за чистую монету. Когда Север победил и умертвил Нигера, когда он успокоил возмущения на востоке, то, возвратясь в Рим, он принес сенату жалобу на действия Альбина, в которой обвинял последнего в неблагодарности за все благодеяния, какими он его осыпал. Говорил, что ему известно, что Альбин замышляет тайно умертвить его, и заключил тем, что считает себя не вправе оставить безнаказанною такую изменническую неблагодарность. Тотчас же вслед за этим заявлением, он направился во Францию, где тогда находился Альбин, и лишил его власти и жизни.

Таков был образ действий этого государя; рассматривая шаг за шагом все его поступки, нетрудно убедиться, что он постоянно являлся или смелым львом, или хитрою лисою; народ его чтил и боялся, солдаты любили. При этом никто не станет удивляться, как он, новый человек, сумел удержать власть за собою, если вспомнит, что его громадная слава предохраняла его постоянно от ненависти, которую он мог бы заслужить у народа за свое грабительство.

Сын Севера, Антонин, подобно отцу своему, также обладал некоторыми личными качествами, доставившими ему удивление народа и привязанность солдат. Так, войско к нему привязывало его искусство в военном деле, твердость в перенесении всяких лишений, его пренебрежение к изысканной пище и всякой роскоши; но его жестокость, неслыханная его кровожадность, множество чуть не ежедневных казней в Риме и истребление чуть не всех жителей Александрии, заставили весь народ крайне возненавидеть его, и трепетать перед ним даже окружающих его, так что вскоре один из центурионов умертвил его, в присутствии окружавшей его гвардии. Из этого события можно вывести общее правило: государю трудно избегнуть смерти, если человек энергический и закаленный в своем намерении замыслит его погибель, потому что человек, не дорожащий своей жизнью, обыкновенно делается властелином жизни других людей; но так как случаи подобного рода встречаются редко, то государям нечего их и опасаться. Все, что может сделать государь, в видах избежания подобной участи, состоит в осторожности и избежании поводов к сильным оскорблениям своих окружающих и приближенных. Антонин в этом смысле не остерегся, несправедливо приговорил к казни брата центуриона, сделавшегося впоследствии его убийцею, и мало того, каждый день угрожал тою же участью и ему, – не удаляя его однако из числа своих приближенных телохранителей. Это была большая неосторожность, долженствовавшая его погубить, – что и случилось.

Перейдем к Коммоду. Этому государю было легко удерживать за собою власть, так как она была наследственная и перешла к нему, как к сыну Марка Аврелия; ему стоило только идти по следам отца, и он мог удерживать и народ и войско в повиновении. Но, как человек жестокой и низкой души, для того, чтобы удовлетворять своему стремлению к грабительству, он вздумал потворствовать солдатам и дозволять им всякую распущенность. Кроме того, забывая достоинство своего сана, он нередко являлся на публичной арене для борьбы с гладиаторами и предавался всякому неприличию, не соответствовавшему величию римского правителя, так что возбудил к себе омерзение даже в своих солдатах, и таким образом, презираемый одними и ненавидимый другими, он был задавлен убийцами, во время возникшего против него заговора.

Мне остается сказать только о Максимине. Он отличался воинскими способностями и храбростью. По смерти Александра Севера, о котором я уже говорил, войска, недовольные его слабостью, избрали императором Максимина; но он недолго удержал за собою полученную власть. Два обстоятельства возбудили к нему всеобщее презрение и ненависть. Первое обстоятельство состояло в ничтожности его происхождения: всем было известно, что он был прежде пастухом во Фракии, и его не могли уважать. Вторым обстоятельством была быстро распространившаяся репутация о его чрезмерной жестокости: едва избранный в императоры и еще прежде, нежели явился в Рим для принятия престола, он через своих доверенных лиц, успел уже произвести как в Риме, так и в других частях империи, целый ряд различных зверств и жестокостей. Все единодушно восстало против него, отчасти вследствие презрения к низости его происхождения, отчасти от страха, возбужденного его жестокостями, и сначала жители римских провинций в Африке, а потом и самый сенат, вместе со всем населением Рима и Италии, пошли против него. Вскоре к этому общему восстанию присоединились и его войска, которые в это время осаждали Аквилею. Утомленные долговременной осадой и раздраженные его жестокостями эти войска, видя общее против него недовольство, перестали его бояться и решились его умертвить.

Я не стану останавливаться более ни на Гелиогабале, ни на Макрине, ни на Юлиане, – все эти лица были настолько жалки, что немедленно за получением власти, утрачивали ее, – и, переходя к выводу из всего мною сказанного, повторяю, что современным государям легче удержать свою власть, чем это было римским императорам. Им предстоит одною трудностью меньше. Трудность эта – чрезвычайные меры для удовлетворения солдат. Конечно и они должны несколько озабочиваться тем, чтобы войска были ими довольны, но это не представляется особенно затруднительным, так как никому из этих государей не приходится иметь дело с войсками, которые подобно римским были бы, так сказать, запанибрата с прежними правительствами и отдельными управлениями областей. Римские императоры были поставлены в необходимость угождать войскам в ущерб народу, так как войска были могущественнее народа; ныне же главною заботою государей должно быть удовлетворение народа, так как народ сделался могущественным. Исключения в этом смысле составляют разве только Турция и Египет.

Я исключаю турецкого султана, так как он, обязанный содержать постоянное войско в 20 т. пехоты и 15 т. кавалерии, для личной своей охраны – от чего зависит прочность и безопасность его государства, – должен поневоле стараться привязать их к себе, прежде всякой заботы об удовлетворении народа. Точно так же и правитель Египта, находящийся совершенно в руках своих солдат, должен преимущественно стараться выиграть в их расположении, несмотря на то, понравится это или нет народу. Замечу при этом, что Египет представляет собою государство исключительное, по своему устройству, в среде других государств, и подобное разве только владениям папы, так как правители там не наследственны, и вместе с тем, Египет не представляет собою типа вновь возникающего государства. В самом деле, по смерти правителя, его дети ему там не