Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности - Морган Мейс

Может, когда Ницше спрашивал, что значит мыслить Бога как козла, он об этом и думал — думал о том, как козел блеет в лесу, пока ненасытный сатир преследует ту-которую-сейчас-трахнут, рыжеволосую девственную нимфу, в роще деревьев в самой темной чащобе. Он мог бы думать о выражении на лице сатира, и о выражении на лице нимфы, и о звуке блеяния одинокого козла — козла, которого вскоре самого разорвут голыми руками на части остальные существа и полулюди из дионисовой компании. В этом — Бог, думал Ницше, единственный истинный Бог.

Или, может быть, Ницше лишь хотел думать эту мысль, и это свело его с ума, лишило рассудка и заставило чувствовать, что кто-то должен быть наказан, что мир должен быть наказан — и не по какой-то причине, а просто должен. Может, его свело с ума осознание, что мы даже не знаем, чего хотим от рыжеволосой девы, то есть реально не знаем, и она тоже, как мы, не знает, и никогда не узнает на самом деле, чего сама от нас хочет.

В то самое время, когда Силен бредет себе и рвется вперед, готовый пролиться в нижнюю-по-левую-руку часть холста, как он вскидывается от щипка и подначек сатира, который отправляет Силена проникнуть сквозь границу картины, нас зовут внутрь — зовет эта нимфа, стирающая всякую дистанцию, которую мы держали от этой сцены. Можно сказать, в этой сцене она подразумевает нас. Заманивая нас внутрь сцены, она что-то о нас предполагает. Она заговорщицки улыбается нам, как если бы знала, что мы и так уже там, что мы кое-что смыслим в козлиных воплях. Она не боится нас — а вот мы немножко ее боимся.

XIV. Головоломка и неразрешимая загадка Марии Рубенс и ее пера. Желание, что прячется за желанием

Не удивлюсь, если именно то письмо Марии Рубенс к Яну Рубенсу и добило его окончательно. Сперва она принимает его извинения, а затем мягко укоряет Яна за предположение, будто могла поступить иначе. Какая же властность в этом заявлении. Она дает Яну урок стойкости. У нее стойкость есть, а у него стойкости нет. Для нее это даже не трудно, как бы говорит она. И теперь, единственно по причине невероятного безрассудства мужа и упрямых страстей, из-за которых он ввязался в сумасбродную интрижку с Анной Саксонской, — единственно по этой причине Мария теперь будет страдать, и притом добровольно. Ян Рубенс пытался лишить ее власти, а теперь она ее вернет. Она вернет ее, пожелав того, чем изначально не управляла. А теперь управляет.

В тот момент они возвращаются к католичеству. Позывы к анабаптизму затихают. Ян возвращается в католичество. Понятно, что Ян в этом мире уже никогда не будет человеком хоть сколько-то основательным или стойким. Он отказался от любой основательности, когда зачем-то решил приударить за Анной Саксонской. Тогда он вообще не разбирался «зачем». Он просто приударял. Может, он рассказывал себе причудливо-фантастические истории о том, что все как-нибудь обернется к лучшему, что власть и влияние саксонской леди как-то ему помогут.

Но она была замужем за Вильгельмом Оранским — Вильгельмом Молчаливым. Вильгельмом Молчаливым его прозвали за то, что он долгое время помалкивал. И это было не про интрижку его жены с фламандским юристом. Вильгельм молчал о планах устроить чудовищную бойню, резню десятков и сотен тысяч людей. (Напишут ли когда-то историю всех тех массовых убийств, что почти случились, всех тех ужасах, что были над и поверх реальных ужасов, — всех тех ужасов, что едва удалось предотвратить?) Вильгельм Молчаливый слышал разговоры. Вильгельм Молчаливый оказался посвящен в обсуждения, которые шли между герцогом Альбой и Генрихом II, королем Франции. Два старых соперника, Бурбоны и Священные Римские Габсбурги, намеревались объединить силы для решения одной общей проблемы. Это правда. Не считайте это всего лишь байкой. Важно, что это правда. Генрих и король Испании Филипп II планировали убить всех протестантов. Они хотели очистить от протестантов Францию и Нидерланды. Они хотели покончить с религиозной и политической розней путем последовательного убийства, полного истребления. Таков, по крайней мере, был план.

Вильгельм все эти разговоры слышал, но хранил молчание. Поэтому, когда история о молчании Вильгельма Оранского получила широкую огласку, люди прозвали его Вильгельмом Молчаливым — в знак признания того, как невероятно он хранил молчание.

Почему он так долго хранил молчание? Точно никто не знает. Вероятно, он был напуган и ошеломлен. Вероятно, к тому же он никогда не был болтуном — такие всегда выжидают, пока небо не прояснится. То, что в итоге он начал действовать, делает это заслуженное им прозвище «Вильгельм Молчаливый» почетным — хотя и непостижимым образом.

Вильгельм неторопливо и без лишнего шума развернул кампанию политического и затем военного сопротивления силам империи Габсбургов, католикам и испанским войскам, которые были вооруженным крылом империи Габсбургов в Нижних Землях. Все это — часть истории, тогдашние запутанные интриги. И еще все это — исторические силы, в которые ввязался Ян Рубенс, когда в эпоху великих религиозных войн решил приударить за Анной Саксонской, женой Вильгельма Молчаливого.

О том, что происходило между Яном и Анной, о планах, которые они придумывали вместе поздними вечерами, когда должны были улаживать юридические дела с ее состоянием, мы ничего толком не знаем. Мы не знаем о тех мечтах и планах, которые они вынашивали на пару. Хотя где-то в задней части янова мозга наверняка таилось осознание, что эти планы с Анной Саксонской — пустышка, одни фантазии. Иногда поздно вечером его разум должно было накрывать ощущение паники — ощущение, что он катится в бездну, в никуда. Никакого хэппи-энда, никакого реалистичного хэппи-энда для Яна и Анны не было. Трудно представить расклад, при котором они так или иначе об этом не знали, при котором это осознание не врывалось порой в их безумную тягу друг к другу. Может, все было так, что они не раз и не два обещали самим себе и друг другу, что это — последний день, что все должно кончиться прямо сегодня. Мы не знаем. Подробности этого романа нам не известны.

У нас есть сведения, что еще до интрижки с Яном Рубенсом Анна Саксонская была возмущена похождениями собственного мужа, Вильгельма Молчаливого. Может быть, это знание и это возмущение заставили ее почувствовать, что у нее развязаны руки. Она могла ощутить, что заслужила и себе право на поругание брачных уз. В глазах своего юриста, Яна Рубенса, она могла углядеть нечто, что блеснуло для нее как шанс отомстить.