Лук Будды (сборник) - Сергей Таск
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(«Больно?» – «Нет». – «А сейчас?» – «Нет». – «А если я…» – «БОЛЬНО!»)
«Сейчас» успело превратиться в прошлогодний снег, а к цели он мало продвинулся, и еще меньше – к разгадке. Но, может, все еще обойдется?Танкисты спасались от жары в тени чахлого дерева. Вокруг танка крутилась ребятня – раздавали стреляные гильзы. Какой-то оборвыш юркнул в открытый люк. Так, подумал заряжающий, белобрысый паренек, пошли глюки. В самом деле, через минуту оборвыш уже выменивал гильзы на сломанную саперную лопатку. А через полчаса колонна ушла дальше – без одного танка, взорвавшегося на первом же ухабе под улюлюканье мальчишек. В другой раз Тео видел, как боевики отбили машину с фуражом. Водителю повезло, он погиб сразу, а его напарнику надрезали в пояснице кожу и задрали вверх, как рубаху. Трудно поверить, но после этого он прошел больше километра. Обнаружившего его москвича-сверхсрочника, который насмотрелся всякого, два дня выворачивало наизнанку.
(Но кто сказал, что человек скорпион?)
Голда смутно помнила, что ей рассказывали об Иуде Маккавее, но великолепная минора, горящая в разграбленном храме, поразила ее воображение. И вот сегодня ей разрешат зажечь последнюю свечу! Из кухни вкусно пахло картофельными латками. Отчего мама такая грустная? Это все Иезавель. От нее одни неприятности. Отрублю-ка я ей голову, вот что… как этот, на «О», царской дочери Юдифи… или наоборот? Надо папу спросить. А пока Голда решила запустить волчок: выпадет «нан» – голова с плеч! Крутила и так и этак, но если не везет, так не везет. «На то и лихо, чтобы не лежать тихо». Мама знает, что говорит.
Солнце в спину – как дуло автомата. Армейские грузовики спешили доставить свой скоропортящийся груз в цинковых ящиках к очередному самолету. По этим грузовикам Тео без труда определял направление: север. Газни – Ташкент. Он видел их концерт в полевом лазарете. Все, что ходило, ковыляло и ползало, выбралось на полянку. Эстраду обеспечили бронетранспортеры, поставленные кольцом на случай атаки боевиков. Лохматые парни запели: «Как прекрасен этот мир, посмотри!» – и у скуластого литовца потекли слезы из незрячих глаз. После каждого номера им кричали «еще!» и хлопали, если было чем.
Иаков молча выслушал жену. Он заметил отбившегося ягненка и предупредил его гортанным криком. Чужак. Своих он метил, и держались они купно.
– Я поговорю с ним, – сказал он угрюмо.
– Ты плохо знаешь Велвла, он…
– Я с ним поговорю, – повторил Иаков.
Тема была исчерпана.Гиришк стоит на правом берегу Гельменда. В разрушенной крепости с сохранившимися барбетами для допотопных пушек и давно высохшим рвом были устроены советские казармы. В ангаре стояли боевые вертолеты. На стрельбище хлопали одиночные и автоматные.
За чертой крепости высилась гробница Ахмед-шаха – восьмиугольник из фарфоровых плиток, золоченый свод, минареты. Обойдя его, Тео постучал в двухэтажный особняк из сырцового кирпича. Все комнаты были сданы, но предприимчивый хозяин мигом расчистил для него чулан. Сам Гассан с семьей ютился наверху, в клетушке, деря втридорога за постой с новой власти, а попутно приторговывая разбавленным вином и американскими зажигалками. Только жена знала о еще одной статье его дохода: он регулярно информировал партизан о своих постояльцах, двух советских офицерах.
Тео, страдавший от лихорадки, лег рано, но вскоре проснулся от громких голосов. Кто-то прокрался мимо его чулана. Он набросил на плечи одеяло и вышел на лестницу. У перил, сжавшись в комок, сидел Гассан. Нисколько не смутившись, хозяин приложил палец к губам. Тео уже хотел уйти к себе, но что-то его остановило.
– Вот и спи в обнимку со своими попами!
В просвет между балясинами Тео увидел со спины мужчину в погонах подполковника, с заломом, от фуражки, темно-русых волос. Перед ним стояла недопитая бутылка.
– Они не мои, Коля, – возразил ему майор. – И не о попах разговор. У меня в Боголюбове бабка вместе с другими деньги на мир собирала. Кто рублик, кто полтинничек. Одна старуха подходит к священнику: «Батюшка, а как наши денежки на оружию пустят?»
– И что ей твой поп?
– А он ей: «Выкинь эти мысли из головы. Ты на мир даешь, значит в твоем сердце мир. А ежели кто на зло наши средства обернет, то на тебе вины нет. Это уже другие деньги будут. Твои потом пахнут, а те кровью». Вот и весь сказ.
– Ты солдатам своим тоже проповеди читаешь? – Коля говорил добродушно, но почему-то от его слов холодело между лопаток.
– Солдат, между прочим, человек. Он не погонами, а головой думает. Как ты и я. И разговаривать он сначала языком начал, а уж потом перешел на автомат Калашникова.
– Врешь! – русоволосый плеснул в стакан остаток спирта и залпом выпил. – Врешь! Мы, Фомич, за него думаем – мы! – на то нам звезды навесили. А его дело пристегнуть магазин и стрелять, стрелять, стрелять!
– Озверел ты, Коля, – тихо сказал майор.
Спина русоволосого угрожающе распрямилась.
– Озверел, говоришь? – так же тихо повторил он, и Тео показалось, что в доме не хватает воздуха. – А ты как думал. Они нам арабскую вязь на спинах выжигают, а я буду… Или забыл, Фомич, как я старлеем, только сюда приехал, отбивал твоих саперов? Тебе напомнить? Это были не люди – обрубки, без рук, без ног, но они еще жили, и я кидал эти тушки в грузовик штабелями. Я потом от крови не мог отмыться. Сапоги на складе другие взял, потому что на моих разводы остались. Это же дикари, майор! Ему в бою кишки выпустишь, а он и рад: разве он о боли думает, он о небесах думает, где его семьдесят семь гурий лежат-дожидаются!
– Ты всех-то не равняй. Если все душманы, то кого ты здесь защищаешь?
– А ты мне политграмоту не читай. Дураков нет. А то заслушаешься, как они «иншалла» поют, и проснешься на том свете. – Он открыл вторую бутылку. – Я быстро усвоил… верь сперва проститутке, потом змее, а уж потом афганцу. Учти, Фомич, не мои слова. – Он опрокинул полстакана.
– Знаю. Киплинг. Тебе не хватит, Коля?
– Когда схватит, тогда и хватит. Штабеля, Фомич, штабеля! Ты-то на сон не жалуешься?
Майор не отвечал.
– Знаю, об чем ты молчишь. Подсчитываешь правых-неправых. Чистоплюи. А мне назад ходу нету. Сам знаешь, как они на мою голову облизываются. Двадцать тысяч афгани. Но сначала я столько голов посношу, что они Колю в своем аллаховом раю помнить будут!
– В госпиталь тебе опять надо, – сказал майор.
– А-а-а, психа из меня делаете, – усмехнулся подполковник. – Давай вяжи… только я буйный… – Он раскачивался на стуле, уперев в собеседника тяжелый взгляд. – Скучный ты человек, Фомич. – Неожиданно он оттаял. – Нет в тебе размаха. Учись, брат, у противника. – Он раскрыл портсигар, извлек маленький квадратик, лизнул. – У них… марочки вкусные… – он уже плохо владел языком, – с одной стороны Микки Маус, а с другой… Попробуй, от этого еще никто не умирал. Они и утенка Дональда… приспособили… под это дело. Плоп-плоп. Желтый клювик, красные лапки…
Опустившись на четвереньки, он «плавал» по гостиной, шлепая по полу ладонями.
(Беги скорей к Черной балке, там…)
Тео ушел к себе.Был Гите сон. Старики и молодые, положив руки друг другу на плечи, танцуют по случаю веселого праздника Пурим, и вдруг врезается в толпу всадник: «Именем повелителя вашего царя Антиоха Эпифания покиньте сей дом скверны, да превратится в храм всемогущего Юпитера!» Раздается толпа в ужасе, а солдаты врываются в синагогу, переворачивают скамьи с молитвенниками, жгут свитки, уносят золотые подсвечники. А один проник в святая святых, куда сам первосвященник имеет доступ раз в году, и вспарывает брюхо визжащему поросенку, и кровью оскверняет каменные плиты.
– Я ваш бог! – кричит самозванец. – Что же вы не кланяетесь?
Открывается лицо, и Гита, леденея, узнает Велвла. Он протягивает руку Иакову, а тот словно остолбенел. Один из воинов подносит раскаленную головню. Велвл, покачав головой, роняет на пол серебряное кольцо. Иаков, очнувшись, нагибается за ним, и тогда тлеющая головня жалит его в плечо. Раздается ликующее «поклонился! поклонился!», и тут начинают трещать стропила…А ведь обошлось. Что же такое Иаков ему сказал? Разве добьешься толку? Ладно, главное – оставили девочку в покое, а что странная, так это возраст. Мечтает о своем, на углы налетает. Вся в синяках да ссадинах – смотреть страшно. «Больно?»– спрашиваю. Как вскинется: «Нет!» Ну, на нет и суда нет, а там уж как-нибудь. А все же кошки на душе скребут. Вечно я со своими страхами. Скорей бы конец зиме и этим дождям…
Тео потерял счет дням. Одна точка отсчета: Святую гору он покинул в 2605-м от года хидждры, когда пророк Мохаммед укрылся от гонителей в Медине. А его, Тео, кто гонит по этой пустыне? Какой пройдоха кутается в его одеяло из верблюжьей шерсти? Подметки стоптал, а конца пути не видно. Водонос смеялся: «Печка дрочит, а дорожка учит». Интересный народ водоносы – при тяжелых ведрах такой легкий характер. Но не он ли сказал и другое, с умным видом повторил за кем-то: «Если мир не соответствует шариату, то тем хуже для мира».