Тело каждого: книга о свободе - Оливия Лэнг

когда стало пугающе понятно, какие у нее могут быть последствия. Он также выразил неуверенность в том, стоит ли трансвеститам заводить детей из-за риска рождения дегенеративного потомства, после чего с сомнением добавил: «С другой стороны, дети трансвеститов, которые мне встречались, производили впечатление нормальных и здоровых»[89].

Первый биограф Хиршфельда Шарлотта Вольф критиковала его еще более резко. Вольф была немецким врачом-сексологом, лесбиянкой и активной участницей борьбы за секс-реформы в предвоенном Берлине. В биографии Хиршфельда, в остальном призванной восстановить репутацию забытого героя, она пишет, что испытала шок, когда узнала о его длительном антинаучном интересе к телесным маркерам дегенеративности. Он составлял список признаков и симптомов, рассказывает она, анатомических доказательств неприемлемости, которые не может скрыть беспомощное тело. По сути, он занимался делом, максимально далеким от собственных революционных исследований в области секса и гендерных различий. В одном он стремился к принятию многообразия, в другом – к дискриминации. Вольф с негодованием цитирует его дотошную, предательскую стигму «непригодного»: «…асимметрия лица и головы, маленькие глаза, нистагм, косоглазие, слишком большие уши, заикание, многочисленные липомы, склонность к варикозному расширению вен»[90].

* * *

Идеи кочуют, трансформируются, забываются, возрождаются. У борцов за сексуальные реформы была мечта о лучшем мире, и евгеника виделась им путем к нему. Они верили в хорошие и плохие тела, в шкалу человеческой ценности, которую лично я нахожу омерзительной. Тот факт, что их утопия – мир удовольствий, не связанных с институтами семьи государства и церкви, – была основана в лучшем случае на патерналистском, в худшем – на силовом вмешательстве государства, представляет собой один из многих парадоксов социализма среднего класса.

И всё же важно помнить, что их версия евгеники отличается от возникшей в Германии в тридцатых: то была не евгеника, нацеленная на освобождение секса от репродуктивных требований, но жестокая, маниакальная программа истребления; евгеника вкупе с сокращением свобод и установлением фашистских законов, контролирующих каждый аспект жизни тела, – всё ради фантазии о населении планеты чистой «арийской» расой, этой бесконечной нелепицы. Гротескный, извращенный, псевдонаучный проект превосходства белых, одинаковых людей – самая гнусная затея на земле.

Ситуация изменилась очень быстро после поджога Рейхстага 27 февраля 1933 года. На следующее утро начались массовые аресты коммунистов и интеллигенции. Полное уничтожение – Auflösung – движения за сексуальные реформы было в числе главных приоритетов нацистов. Секс, будучи приватным актом, возможным только в уединении и ночью, в то же время главный инструмент формирования и поддержания нации. Контроль сексуальности и размножения абсолютно необходим в любой тоталитарной системе, особенно если рождаемость в ней стремительно падает. Ишервуд рассказывает, что партия нацистов уже много лет обещала «покончить с гомосексуальностью, поскольку Германии нужна мужская сила, если мы хотим бороться за выживание»[91].

Тот март был не по сезону теплым. Жена консьержа дома, где жил Ишервуд, называла погоду «гитлеровской»[92]. Его улица, Ноллендорфштрассе, вся алела свастиками. На площадях и в парках из громкоговорителей доносились речи Геринга и Геббельса. По улицам расхаживали толпы нацистов в униформах, вламываясь в рестораны, чтобы собрать взносы. Отказываться было не очень разумно, вспоминал Ишервуд. По всему городу множились импровизированные тюрьмы и комнаты для допросов. Политических заключенных увозили в бараки штурмовых отрядов на Папештрассе, и по городу ходило много слухов о страшных вещах, происходивших за их стенами. Ишервуд слышал, что людей заставляют плевать на фотографию Ленина, пить касторовое масло, есть старые носки, что людей пытают, многие уже погибли. Распространение этих слухов уже считалось изменой, и с каждым днем в газетах список преступных деяний дополнялся. В апреле он узнал о том, что трех его друзей, англичан и геев, арестовали. Ему было так страшно, что ему начали мерещиться свастики на собственных обоях. Всё в его комнате казалось ему нацистского коричневого цвета.

По всему городу обыскивали конторы и клиники групп, связанных с сексуальным освобождением. Книги и документы конфисковывали. Активистов арестовывали и допрашивали. Организации либо попадали под запрет, либо в них устанавливали новое руководство, и их деятельность менялась в соответствии с партийной линией. Райх, как известный еврей, коммунист и борец за сексуальные реформы, находился в серьезной опасности. Многих его товарищей по движению уже арестовали, и он знал, что гестапо следит за его квартирой. Двух его друзей убили на Папештрассе, всего в трех километрах от его дома. Несколько недель он скрывался в отелях под вымышленными именами. После того как в нацистской газете раскритиковали его книгу «Борьба молодежи за свои сексуальные интересы», он наконец покинул Германию: вместе с женой Анни, имея с собой только паспорта, они сели на ночной поезд до австрийской границы, где собирались пересечь горы под видом туристов-лыжников. После этого он по какой-то немыслимой и загадочной причине вернулся в Берлин – чтобы взять кое-какую одежду и белье, говорил он. Прокравшись в свою квартиру, он обнаружил, что гестапо украло у него «Камасутру», – этот факт только сильнее убедил его в том, что фашизм вырос из подавления сексуального влечения. Никто из друзей не дал ему денег в долг. Все боялись, что их увидят рядом с ним. Он собрал сумку и вновь бежал.

Ту осень он провел в ссылке в Дании, анализируя «Майн кампф» и работая над книгой «Психология масс и фашизм» – знаковым трудом о популярности нацизма с точки зрения сексуального подавления. Он утверждал, что патриархальная семья – это структурная ячейка фашизма, и исследовал, как Гитлер использовал для дегуманизации евреев глубинный ужас перед болезнями, передающимися половым путем, в особенности перед сифилисом, и на нем построил риторику инфекции и ее уничтожения, которая в скором времени выйдет далеко за рамки метафоры.

На момент прихода Гитлера к власти Хиршфельд еще находился в мировом турне. Он так и не вернулся на родину. Нацисты аннулировали его немецкое гражданство, и он поселился в Ницце, где жил несчастливо и вынашивал планы по открытию нового института во Франции до самой смерти в 1935 году. Ишервуд тоже отправился в ссылку, в первую очередь чтобы спасти своего нового любовника Хайнца, восемнадцатилетнего рабочего немецкого парня с большими карими глазами и сломанным носом. Одним из последних событий, свидетелем которого Ишервуд стал в Берлине, был бойкот евреев, начавшийся 1 апреля. Проталкиваясь в универмаг Натана Исраэля мимо двух штурмовиков на входе, чтобы демонстративно сделать одну маленькую покупку, в одном из громил в униформе он узнал бывшего сутенера из «Кози Корнер».

Кристофер и Хайнц покинули Берлин 13 мая 1933 года вместе с красноглазым Эрвином Хансеном, который работал смотрителем и ассистентом в Институте Хиршфельда, а позже погиб в концентрационном лагере. Хайнц совсем не спал, а Эрвин напился. Их план был прост. Как Ишервуд объяснял в письме матери, «когда Хайнца официально призовут и он официально откажется возвращаться