Полковник трех разведок - Богдан Иванович Сушинский

деле. А ведь уже завтра или послезавтра Малкольм обязан будет подробнейшим образом уведомить Европейское бюро о результатах этой сногсшибательной операции.

Само собой разумеется, и в Париже, и в США утерю столь важного агента сочтут скандально вопиющей и, в общем-то, будут правы. Причем правы даже в том случае, когда, докладывая наверх, Европейское бюро не забудет назвать этот случай анекдотическим, указывающим на то, что их коллеги в Москве потеряли чувство реальности, «забывая, ради чего они находятся в столице Совдепии и почему страна тратит на них деньги налогоплательщиков» — любимое выражение демагогов от сената.

Тогда, после инспекционной поездки генерала Доновэна в Швейцарию, полковник Даллес каким-то образом сумел удержаться на своей должности. Зато лейтенант Дэвисон, как главный сочинитель всех этих «баснописных» донесений из швейцарской штаб-квартиры в «Горном приюте», получил выговор, временно лишился права на повышение в чине и был отправлен в повергнутый рейх, в особый лагерь для лиц из числа бывших советских военнопленных в Германии, а также бывших власовцев. С какой целью? Да все с той же. Как ему популярно объяснили, — для «дальнейшего совершенствования «делового» русского языка и приобретения практического опыта разведывательно-вербовочной и контрразведывательной работы».

Прощаясь с ним, Даллес, благодаря усилиям которого он и был превращен в жертвенного барана, по-отечески напутствовал:

— В боях с командным чиновничеством, парень, жертвы так же неминуемы, как и боях на передовой. С той только разницей, что на передовой они в большинстве своем необратимы. А здесь многое поправимо, понадобятся только время, усилия, поддержка друзей и немного удачи.

— Я приму это к сведению, сэр, — покорно пообещал Дэвисон.

— И потом, нельзя не учитывать тот факт, что самые кровавые месяцы великой войны тебе выпало служить не в какой-то там полевой бригадной разведке, а при моей штаб-квартире. Пройдет совсем немного времени, и ты с гордостью будешь писать в своем досье, что имел честь «служить в Швейцарии, в штаб-резиденции Управления стратегический служб США, под командованием самого Даллеса», — как и много раз до этого, не стал полковник «впадать в унизительную скромность». — Скажу больше: в твоем новом назначении просматриваются две очень заманчивые перспективы.

— Я в этом не сомневаюсь, — поспешил заверить его Дэвисон, стараясь как можно скорее и деликатнее избавить полковника от угрызений совести, от которых в действительности тот никогда не страдал.

— А ты всё-таки сомневайся. Вся жизнь разведчика — сплошное сомнение и неверие. Но это я так, ради профессионального покаяния. А пока что записывай в святцы следующее. Первая перспектива: ты в самом деле приобретешь бесценный опыт работы с русским контингентом, что, несомненно, будет оценено в будущем. Вторая: ты по-прежнему останешься под моим покровительством, то есть «человеком Даллеса», благодаря чему в самой полной мере может быть реализована перспектива, изложенная тебе под номером один. Словом, всегда помни: ты — «человек Даллеса», а таких людей очень мало, и все они — избранные. Никому и никогда не позволяй забывать этого. Даже когда тебя поведут на виселицу, веревку тебе подберут самую прочную, а, прежде чем вздернуть, палач, прощаясь, всплакнет у тебя на плече. Впервые за всю свою эшафотную практику. Почему вдруг? Да потому, что, даже стоя на эшафоте, ты остаешься «человеком Даллеса».

Ни по выражению лица этого англосакса, ни по голосовым интонациям определить: шутит ли полковник или же говорит всерьез было невозможно. По умению делать свою речь возвышенно напыщенной с ним не смог бы сравниться даже «великий дуче» Муссолини. Разница просматривалась лишь в том, что никакая степень «напыщенности» не способна была хоть как-то изменить черты, навсегда сковавшей лицо Аллена «посмертной маски». Про «маску» — это, исходя из любимого наставления полковника: «Что бы ни происходило вокруг разведчика, невозмутимость на его лице должна достигать степени посмертной маски».

Что же касается истинного смысла самого этого понятия — «человек Даллеса», то по-настоящему он стал открываться Чарльзу при первых же возникших неприятностях в «разведывательном» лагере интернированных. Дэвисону порой казалось, что полковник приставил к нему некоего аса наружного наблюдения, ангелоподобного агента-невидимку, который докладывает шефу о любых его, даже самых мелких и мелочных, проблемах. Большинство из тех людей, которым тут же напоминали, что Чарльз — «человек Даллеса», никакого представление не имели о том, кто такой в реальности этот самый Даллес. Однако имя его произносили с глубочайшим почтением. Как и начальник лагеря, от которого эти напоминания исходили.

О том, что ему предстоит отправляться в Москву помощником военно-воздушного атташе Дэвисон узнал уже от самого Даллеса. Но уже после того, как для кратковременной стажировки и ради строчки в досье неожиданно был переброшен по службе в одну из летных частей: не мог же стать помощником военно-воздушного атташе офицер, который ни дня не прослужил в части Военно-воздушных сил.

Москва. Военно-воздушный атташат при посольстве США.

Апрель 1961 года.

В день встречи британского разведчика с полковником ГРУ Пеньковским

Капитан давно уехал к отелю «Националь», а Малкольм все еще сидел за столом, воинственно скрестив руки на груди, и неотрывно смотрел на лежавшее перед ним досье полковника Пеньковского, словно творил над ним некое сатанинское волшебство.

В эти минуты он напоминал человека, который почти точно знал, что должно скрываться в пакете, который ему только что доставили, но все оттягивал и оттягивал тот момент, когда вынужден будет удостовериться, что не ошибся.

— Вы конечно же в курсе встречи, которая происходит сейчас в «Национале»? — заставил его очнуться звонок второго секретаря посольства Кэйда.

— Естественно, сэр.

— И каково же наше участие в ней?

«Вот как, — мысленно ощетинился атташе. — Оказывается, теперь это уже «наше» участие! Причем слышать это приходится от посольского служаки, на корню погубившего американский вариант операции «Алекс».

— Оно вполне достойно олицетворяется капитаном Чарльзом Дэвисоном. Конечно же приходится сожалеть, что инициаторами встречи стали англичане, а не мы.

— Почему-то, — невозмутимо согласился Кэйд.

— Просто так уж сложились обстоятельства, не правда ли, сэр? — въедливо напомнил атташе, кто именно стал виновником этих обстоятельств.

— Мы всего лишь по-джентльменски уступили им это право, — сдержанно парировал «подколодный» намек полковника второй секретарь. — Только-то и всего.

— Не слишком ли опрометчиво уступили? — вот в чем вопрос.

— С таким же успехом неудачнику-генералу уступают право лично вести на минные поля и укрепления противника первую волну наступающих, обреченных на девяносто процентов потерь личного состава.

«А что, удачно парировал, — саркастически признал атташе. — Как пушечный пенальти в «девятку». Нет, чтобы покаянно повиниться за утерю такого потенциального агента!»

— Не спорю, в случае провала британца, мы будем выглядеть провидцами. Но что-то не похоже, сэр…

— Не мешало бы вам столь же