Бессонные ночи - Александр Назаров

где-то во втором месяце пандемии, мы с Дженни сидели в кафешеке, они тогда еще не закрылись. Она мне рассказала про то, как эта зараза убивает. До сих пор холодок по спине пробегает. Кровавая чума не просто так получила своё название. Бубоны возникали не на коже. Они возникали на стенках кровеносных сосудов. Смерть наступала в двух случаях: либо бубоны разрастались и закупоривали сосуды, либо лопались, впрыскивая гной и заразу дальше в кровь. А ведь, говорят, что чума от степного суслика переметнулась на людей. Кто-бы мог подумать. Вымершие улицы, закрытые города…

Былые образы вспыхивают в памяти.

— Тогда, в кафе, мы тогда смеялись, шутили, не смотря на ад, что захлестнул наши жизни. Разговаривали на самые разные темы. Про жизнь, про учебу, про космос. Дженни любила слушать про космос. Мог ли я тогда, глядя в её лучезарные глаза, знать, что будет дальше?

Немая тоска сдавливает всё внутри.

— Дженни стала санитаркой. День и ночь трудилась, помогала больным. Несколько раз она теряла сознание на работе от усталости после того, как по двое суток не спала. Чума добралась и до неё. Даже зная, что она больна, Дженни все еще присматривала за пациентами в красной зоне больницы. В конце у неё не было даже сил говорить. Когда я узнал, что она умирает, мной овладело невиданное безумие. Я ворвался к ней в палату.

— С ума сошел.

— Это и говорю. Меня пытались удержать, но, когда я был уже внутри, поняли, что все бесполезно. Назвали меня самоубийцей и сказали, чтобы неделю теперь сидел на карантине в больнице.

Я же не слушал. Припал к ней. Стал разговаривать, умолять жить, не покидать меня. Она, наверное, не могла слышать моих слов. Когда её сердце остановилось… скажем так, в тот день я совершил свою первую и единственную попытку самоубийства

Я начал целовать её и обнимать, прижимать к своей груди. Умолял заразить и меня, чтобы мне не пришлось жить в мире, где нет её. Смешно. Тысячи людей молились богу, чтобы тот защитил их от болезни, а они умерли в муках от чумы. Я же молил заразить меня. И выжил. Не единого симптома. Я не смог заразиться в тот вечер.

Я вышел из палаты и подошел к телефону. Набрал её родителей. Они даже не знали меня, ни разу меня не видели. “Вы знаете, что ваша дочь была ангелом? Ангелом. Не было человека прекраснее её. Скажите, неужто миру будет все равно? Облака все также будут летать над землей, а мы будем на ней копошиться. Никто не застрелиться, не удавится? Разве можно будет смотреть людям в глаза, зная, что они не любили её? Она была Ангелом. Как вы не понимаете, АНГЕЛОМ!”.

Я уперся об стену спиной и медленно сполз вниз, бросив трубку. Я начал биться затылком об бетонную стену, пытаясь как гвозди вбить себе в голову воспоминания о ней.

Потом я подошел к окну и распахнул его. Передо мной открылся ночной город. Тысячи огней. Город, как и я, бился в агонии. Я уже хотел сигануть, но один из врачей схватил меня сзади и затащил внутрь. Дали мне какие-то таблетки, и я уснул. Когда на утро проснулся, вскочил и позвонил Дженни, думая, что все это был сон. Нет, это не был сон. Она была похожа на ангела. И она умерла… на самом деле.

Через месяц пандемия закончилась. Если бы она прожила еще месяц… Когда закончилась чума, и началась война, я сразу пошел добровольцем. К тому моменту я уже окончательно перестал находить себе место в мире без Дженни. Но знаешь что? Сейчас я уже почти ничего не чувствую. Зато то, что я чувствую… словно отдаленная печаль, что навсегда поселилась во мне и уже никогда не уйдет.

— Соболезную тебе. Понимаю, в таких ситуация никакие слова не помогают. В любом случае, я вижу, что ты нашел в себе силы жить дальше, и это радует меня. А так, тяжелая, я посмотрю, у тебя жизнь.

— Жизнь как жизнь. Нормальная. У всех такая. Каждому тяжело, у каждого боль и потери. Я не герой трагедии. Вся тяжесть жизни размазана почти равномерно по всем людям. Со мной все хорошо.

Эх, да кого я обманываю? Она мне каждую ночь является. Я постоянно вижу её умирающей. Каждый раз я вынужден мысленно убивать её. Снова и снова. Я вынужден убивать её в себе, чтобы жить дальше, чтобы мечтать дальше, стремиться к чему-то. Почти каждую ночь я вижу её бледную кожу, её потухший взгляд, в котором читается смерть. Но если бы она продолжила жить в этих грезах, то я бы однажды не проснулся бы.

Мир окончательно погрузился в темноту, в редких окнах горит свет, но он был подобен свету звезд на ночном небе, хотя само небо и затянуто тучами. Суррогатные звезды. Мы проходим мимо старых многоэтажек, как вдруг из одного из домов раздается крик. Протяжный крик женщины. Мы переглядываемся, но через секунду идем дальше. Мы проходим еще несколько метров, и крик повторяется, в то же время на встречу нам попадается двое подростков.

— Слышали крик? — спрашивает тот, что постарше, — она там уже минут пятнадцать кричит.

Мы с Конрадом переглянулись, после чего развернулись и подошли поближе к дому, откуда слышался крик. Через секунду он раздался вновь, еще сильнее, чем раньше. Это был крик агонии или боли. Протяжное, монотонно возрастающее “аааАААА”. Крик возвышался по экспоненте. Без слов.

— Надо вызвать полицию, — говорю я. Конрад кивает.

Бежим до ближайшей полицейской будки. Конрад берет трубку и набирает номер.

— Але, полиция? Олафштрассе 72. Из окна дома слышны женские крики. Похожи на крики боли. Нет, без слов. НЕТ, ОНА ЯВНО НЕ ПЬЯНАЯ. Послушайте. Ей может быть плохо. Она уже минимум пятнадцать минут так кричит. Без слов, монотонно, — кладет трубку, поворачивается ко мне, — приедут, осталось ждать.

Мы идем ближе к дому, начинается дождь.

— Вы ребята идите домой лучше, — говорим мы подросткам, — будет не очень приятно, если к вам полиция задаст вопрос, почему вы после десяти гуляете на улице без родителей.

Взяли с них имена и адрес их дома, после чего отпустили. Стали ждать полицию под холодным дождем. Крики все продолжаются и продолжаются. По звуку мы определяем из какого подъезда и этажа раздаются крики. Ждем. Проходит полчаса, крики прекращаются. Наступает гробовая тишина, которую разрывает только грохот дождя. Мы переглядываемся.

— Думаешь, всё, — спрашиваю я?

— Не знаю.