Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке

в действительности строг.

Король

Шестнадцатилетний на троне король,

в шестнадцать лет властелин

играет свою в государстве роль,

смотрит мимо седин

вельможных, привлеченный Иным.

Что ему ордена!

Под подбородком уже стальным

холодная цепь Руна.

Смертный перед ним приговор.

Все думают: не решается он

имя свое начертать.

Он принял сам для себя закон:

сперва до семидесяти считать,

но не знает об этом двор.

Воскресение мертвых

Граф смотрит на гробницу,

сквозь щель он видит в ней

родную вереницу:

тринадцать сыновей.

Их встретив честь по чести,

двух жен встречает граф;

выходят обе вместе,

для вечности восстав.

Шел Эрик, не робея,

как будто смерти нет;

Ульрика-Доротея

(семь и тринадцать лет),

что в тысяча шестьсот

десятый мрачный год

во Фландрии почили

и старших научили,

как выходить на свет.

Знаменосец

Идут в одежде жесткой на войну,

кто в ткани, кто в железе или в коже,

и пусть перо на нежный перст похоже,

солдат в суровой замкнутости строже,

а тот несет, как юную жену,

вдаль знамя, символ празднично-нарядный,

так что над ним струится шелк парадный

и на руки ему порой течет.

Ничто его теперь не отвлечет,

улыбка никакая перед часом,

когда случится вражеским кирасам

прорваться к ткани с пламенным окрасом,

а он тогда сорвать уполномочен

полотнище и спрятать под мундир,

лишь девственностью этой озабочен,

и он потом всей армии кумир.

Как последний граф фон Бредероде не попал в плен к туркам

Была погоня жуткая за ним.

Смерть пеструю метавшая вражда

ему грозила. Так он был гоним,

что предков благородных череда

значение утратила. Так зверь

бежал бы от охотников. Но путь

река пересекала, и свернуть

не мог он, потому что в нем теперь

вдруг проявился прежний отрок знатный,

взрослеющий для будущих тревог

средь милых женщин юношески статный,

и в этом сердцу всадника не мог

конь отказать и прянул, безвозвратный,

как в замок, с ним в бушующий поток.

Куртизанка

Венецианским солнцем из волос

моих творит алхимия свой дар,

не золото ли, чей роскошен жар;

мосты бровей, рассадник чар,

влекут опасностью бесшумных гроз:

глаз, ласково таинственных с тех пор,

как в них и рябь каналов, и простор

морской с волнами быстрыми; кто взор

ко мне стремит, потом исподтишка

завидует моей собачке милой.

Рука моя прохладная порой,

ее лаская, тешится игрой:

влечь юношей знатнейших с новой силой,

которым смерть от губ моих сладка.

Лестница оранжереи

Версаль

Как иногда то вверх, то вниз без цели

по лестнице ходили короли,

чтоб с двух сторон придворные смотрели

и любоваться мантией могли,

так между балюстрадами просторных

по-прежнему ступеней череда;

хотя склоненных больше нет придворных,

над лестницею небо, как всегда;

как будто, некой карою грозя,

она располагается келейно,

так что ни вверх, ни вниз теперь нельзя,

тяжелый шлейф неся благоговейно.

Перевозка мрамора

Семь битюгов массивный груз везли,

отяготивший каждое копыто;

и то, что было в мраморе сокрыто,

завещанное недрами земли,

явилось людям, и не под чужим

неверным именем, а сутью самой

героя, властно движущего драмой,

когда событий ход непостижим;

так, позволяя на себя взглянуть,

в своем великолепьи заповедном,

как триумфатор, в шествии победном,

гнетущий, возложив на пленных гнет,

по улицам он ехал в свой черед

и преграждал другим при этом путь.

Будда

Пилигрим уже на расстоянье

золотую чувствует капель:

впереди покой и покаянье,

царственно-таинственная цель.

Осияв смятение людское,

тот, кто высотой бровей привлек,

всем дает понять, что не такое

золото сосудов и серег.

Кто бы дал ответ простой и точный,

плавили какое вещество,

чтобы водрузить на трон цветочный

этот образ и его убранство,

чтобы, как себя же самого,

в золоте мог трогать он пространство.

Римские фонтаны

Над чашей чаша, воду проливая

с журчанием на мраморном краю,

где ждет ее внизу вода другая,

ловящая кипучую струю,

безмолвием смысл речи придавая,

вверяя полой длани песнь свою,

в темно-зеленом небо открывая,

как вещь неведомую и ничью,

переполняя свой сосуд прекрасный

и не томясь по прежней вышине,

рассеянные брызги в стороне

на мшистые роняя занавески,

между которых чаша в тишине,

и в зеркале внизу смеются всплески.

Карусель

Jardin de Luxemburg

Вращается под солнцем с кровлей тень,

и пестрая процессия видна,

а в ней мелькает лошадь не одна,

хотя одна и та же каждый день.

В тележку пусть иная впряжена,

свои у каждой доблести и шашни;

злой красный лев — попутчик их всегдашний

в сопровожденьи белого слона.

Олень, совсем лесной, но под седлом;