Лига мартинариев - Марианна Алфёрова

— Так это ты… Впрочем, ничему не удивляюсь после твоей выходки с Евой.

— Это было «до», - самодовольно хмыкнул Кентис, радуясь, что может хотя бы так осадить Ораса. — И не забывай, что меня вынудили, — Кентис говорил об убийстве так легко, будто признавался в даче взятки ГАИшнику. — Посланцы Лиги.

— Кто они? — Орас насторожился.

Вот он, долгожданный след!

— Какие-то две бабы, черная и рыжая, — отвечал Кентис с охотою. — А больше о них ничего не ведаю.

— Черноволосая… — в задумчивости проговорил Орас. — Я ее видел.

— Да их видела почти половина города, а пойди ж ты, найди, — хмыкнул Кентис. — Они даже не поблагодарили меня за оказанную услугу.

— Тебя мучает совесть? — спросила зачем-то я.

— Кто-то должен был умереть. Смерть — это всегда энергопатия. Лига требовала жертву. Я сыграл роль рока, — вздохнул Кентис. — Странная роль. Она мне не понравилась.

— Значит, это по приказу Лиги уничтожают мартинариев? — мне показалось, что я нашла отгадку.

— Не-ет… Лига создает мартинариев, а не убивает. Убивают простых смертных. Мы называем таких: труп на два глотка.

Больше версий у меня не было. Не понятно было не только, кто убивает, но и зачем?

— Зачем? — как эхо отозвался Орас, будто смог проникнуть в кашу моих мыслей. — Первое, что приходит на ум, это предположение, что Старик решил совершить большой прыжок наверх, и для этого ему нужна максимальная энергопатия, и он решил срочно уничтожить всех мартинариев. Тех, кто оказался под рукою. Когда цель будет достигнута, он создаст новых — это не так уж и сложно.

— Быть мартинарием — тоже талант, — воскликнула я с неожиданной обидой за несчастных собратьев.

— Кентис, ты говорил с отцом? — спросил Орас.

Тот втянул голову в плечи и скорчил совершенно непонятную гримасу — ну чисто юродивый, вызывающий отвращение и жалость…

— Мне страшно, — прошептал он. — Ведь он знает о… взрыве. Вдруг это…

Он не договорил.

— А я не верю, что это Старик! — закричала я. — Убить собственного сына, нет, увольте — не поверю!

— Как раз последнее очень распространено среди князей, — возразил Орас. — Можно сказать — конечная стадия. Вспомни Ивана Васильевича, — я так и знала, что он помянет Грозного царя. — Петр… Да и Сталин в конце концов тоже.

— Нет, нет, — я затрясла головой. — Совершенно иные масштабы. Сталин и наш добрый старый мэр — да что меж ними общего? Пусть он князь Лиги, но не людоед же, черт возьми! Я пойду и поговорю с ним…

— Это бесполезно, — покачал головой Орас. — И небезопасно. Если убивают по его приказу, ты ничего не узнаешь, а просто не вернешься назад. Если он ничего не знает, то говорить с ним тем более бессмысленно, — Орас запнулся и глаза его помертвели. — И если в его планах нет большого скачка, то уничтожение мартинариев для него гибельно. Как и для всех нас…

— Особенно для тех, кто в списке, — заметила я не без ехидства.

— Для всего города. И, может быть, для всей области, — уточнил Орас.

— Кто-то решил свалить Старика, — сделала я вывод после подсказки.

— Тут что-то большее… Но вот что?

— А нам-то как быть? — в растерянности я теребила молнию Орасовой куртки с такой яростью, будто хотела ее сломать.

— Надо идти к тому, кто стоит в списке за номером пять, — предложил Андрей.

Я заглянула в бумажку. Там значился некто Родион Григорьевич Мартисс.

— Кто этот Мартисс? — спросила я Ораса.

Вместо него отозвался Кентис.

— По-моему, он что-то пишет. По мелочи. Из начинающих. Ну что ж, отправимся в гости к писателю. Перед смертью всегда неплохо приобщиться к вечному. Если он сам уже не в вечности. Буквально…

И Кентис захихикал над собственной шуткой.

8

Начинающему писателю было лет под шестьдесят. На пути к несостоявшейся славе он успел облысеть и как-то обесцветиться. Глаза — прозрачные капли, в которых плавали черные косточки зрачков, пергаментная кожа, синеватой ниточкой губы. Одевался Мартисс скверно: мятые брюки и огромный бумажный свитер на голое тело, явно с чужого плеча. И квартира у него под стать начинающему мартинарию: чердачок в одну комнату с крошечной кухонькой за неполной перегородкой, туалет за клеенчатой занавеской. Только окно в комнате было замечательное: тяжелый многоцветный витраж, свинцовое переплетенье рыб, деревьев и людей. Солнце уже садилось, и лучи его как раз били в окно, наполняя убогое писательское жилище радужными бликами средневекового замка. Жизнь, когда-то высокая, теперь явно катилась под гору, усыхая и иссякая на глазах.

Отворив дверь, Родион Григорьевич оглядел каждого внимательно, будто ощупывал глазами, и, слегка отстранившись, сухо сказал:

— Прошу.

Потом, сглотнув какую-то невнятную фразу, продолжал, будто пролистнул с десяток страниц:

— Прежде я умел шутить, все вокруг буквально падали от смеха. А теперь разучился, — он с грустью посмотрел на Кентиса, слегка тронул того за рукав и добавил, — сейчас вы меня не понимаете, но когда-нибудь каждое мое слово покажется вам своим собственным. Это неизбежно.

У Мартисса в этот вечер мы были не первыми гостями: в комнате у окна-витража в старом удобном кресле вальяжно расположился молодой человек лет тридцати. С хозяином гость был абсолютно не схож: на нем был новенький дорогой костюм, белая сорочка и галстук с неярким узором. Да и внешность у гостя была замечательная: темные волнистые волосы, черные глаза и полный чувственный рот — женщины наверняка сходили с ума, едва встречались с ним взглядом. Он был полноват, но высокий рост скрадывал этот недостаток. Что в нем отталкивало, так это старательно изображаемое высокомерие. Даже в старом кресле он сидел, будто на троне.

— Юрочка, — обратился к нему Мартисс, — ты не верил, а они пришли. Ты не думай, я всё прекрасно понимаю. В принципе у меня нет надежды. Но — пытаюсь… — он нелепо дернул ртом в попытке изобразить улыбку. — Я теперь часто лежу по ночам без сна и жизнь свою вспоминаю. Длинная была жизнь, много повидал. А вот одного не было — внезапной какой-нибудь радости, чтоб нежданно-негаданно, встречи какой-нибудь удивительной или… Нет, ничего. В книгах своих я много такого навставлял, а в жизни не доводилось, — он махнул рукой и вновь без всякого перехода продолжал:

— Порой я прихожу в ужас — что если всё, мною написанное, никогда не увидит свет? Но потом сам себя отвечаю — нет, быть такого не может. «Три улитки» и «Полет одиночки» что-нибудь да значат. Может, я вместо «Трех улиток» сегодня первую главу из «Полета одиночки» прочту?

- «Полет одиночки», разумеется, лучше, — отвечал Юра без тени насмешливости и даже с почтением, чуточку, правда, наигранным. — Только вряд ли здесь найдутся ценители.

— Вы не обидитесь? — заизвинялся Родион Григорьевич. — Я там, в объявлении написал про «Улиток», а теперь «Одиночку» предлагаю. Нет? Ну и ладушки… Что-то, однако, никто больше не идет? Может, объявления припозднились?

— Сегодня было в «Солянке» и вчера тоже, — отвечал Юрий, глядя на нас почти с ненавистью — как будто мы были виноваты в том, что никто не явился.

— Значит, не идут, — тихо сказал Мартисс и резко повернулся ко мне, избирая теперь меня себе в собеседники. — Я ведь знаю, что «не так» пишу. Хорошо, но «не так». Это-то и отталкивает. У меня знаете сколько отзывов дурацких и отказов? Целая пачка. Потолще «Полета одиночки» будет. В прежнее время из толстых журналов писали все отзывы. А теперь ничего не пишут… «Нет» — и точка.

Он открыл рукопись и принялся листать желтые страницы. Черный жирный шрифт расплылся от времени. Он разглядывал каждую страницу с такой любовью, будто перебирал детские фотографии погибшего сына. За двадцать лет рукопись, как живая, состарилась вместе со своим творцом.

Орас, не дожидаясь начала чтения, громко кашлянул и сказал:

— Родион Григорьевич, вас убить хотят. Это серьезно, не подумайте, что глупый розыгрыш. Буквально сегодня могут убить.

Мартисс не понял.

— Убить?.. Какая чушь! — пробормотал он, продолжая листать страницы. — Я ведь ничего не опубликовал, — ему казалось, что убить могут только за рукопись.

А ведь он прав! По-настоящему ненавидеть и убивать можно только за это.

— Кому Родион Григорьевич может мешать? — поинтересовался Юрий насмешливо.

— Тому, кому мешает Лига мартинариев, — вмешалась я в разговор.

— Значит, всё-таки они, — пробормотал Мартисс.

— Точно мы ничего не знаем, но лучше, чтобы кто-нибудь постоянно был с вами и охранял, — сказал Орас, выразительно глянув на меня — мол, зачем сунулась в разговор, дуреха. — Я могу предложить вам охранника.

— Вы во всем виноваты! — заорал внезапно Мартисс и вскочил. Листы рукописи полетели на пол. — Это Лига меня уничтожила! Они не дали мне напечатать ни строчки, всё время, как тень, маячили сзади и толкали под руку, едва у меня появлялся шанс. Похоронили заживо, а теперь пришли убить на самом деле?! Вон! — завопил Мартисс, тыча пальцем в дверь. — Вон! Вы меня не знаете! Я не поддамся на угрозы негодяев…