Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность - Николай Вирта

— Сегодня ко мне приходили какие-то евреи, хлебный заем предлагали, — сказал однажды Петр Игнатьевич, когда Лев зашел к нему. — Три миллиона семьсот тысяч рублей за пуд.

— А деньги когда? — осведомился Лев.

— Сейчас.

— Ну вот, и обманут. Деньги возьмут, а когда за мукой придете, скажут, что она не три миллиона стоит, а пять.

— Преувеличиваете!

— Ничего не преувеличиваю, — сказал Лев.

— Нынче в газете о «живой церкви» пишут, — сказа Петр. — Витя, принеси газету!

Виктор вышел, через минуту вернулся с газетой и передал ее Льву. Тот развернул газету и увидел огромный заголовок на всю страницу: «Камни заговорили». Внизу были напечатаны воззвание попов-живоцерковников и отчет о съезде духовенства «живой церкви» под заголовком: «Церковная революция в Верхнереченске». В отчете рассказывалось о том, как попы свергли епископа-тихоновца Агафангела и избрали из своей среды нового архиерея. Тут же была напечатана заметка о том, что попы из кафедрального собора, руководимые протопопом Савеловым, решили новому архиерею не подчиняться, а «живую церковь» объявили сектой и «сосудом дьявольским».

— Что это значит, Лева? — спросил Виктор. — Почему это они вдруг разделились? Кому это нужно?

— Кое-кому нужно! — сказал Лев и подмигнул Петру Игнатьевичу.

— Разделяй и властвуй! — усмехаясь, сказал Петр Игнатьевич.

— Правильно. А эти длинноволосые дураки не понимают.

— И я ничего не понимаю! — вздохнул Виктор. — Тут вот говорится, что попы за советскую власть, а вот тут пишут, что они не хотят отдавать золотые вещи для голодающих. В селе Никольском нашли золотые чаши и Евангелие в навозе. Какая гадость. Люди голодают, а они в навоз суют золото! Правда, безобразие?

Лев не ответил Виктору, и разговор перекинулся на пустяки. Скоро мадам позвала Льва обедать и он ушел.

Лев стал в семье Хованей своим человеком.

Он стал помогать Петру Игнатьевичу: наделал ему я запас деревянных гвоздей, разбивал кожу, вымоченную в воде. Присматриваясь к тому, как работает Петр Игнатьевич, Лев скоро постиг несложную мудрость ремесла, стал ставить заплаты, подбивать набойки. Работая, Лев и Петр Игнатьевич вели разговоры о городских делах, о диспутах попов с Луначарским, который раза два наведывался в Верхнереченск, о потухающем голоде, о гастролях московского театра Семперантэ. Театр этот Льву очень понравился, а Петр Игнатьевич ругал его последним словами.

— Вы настоящего театра не видели, — говорил он. — Вот побывали бы в Художественном — это театр! Господи боже мой! Чего стоит одна «Синяя птица»! или «Братья Карамазовы»! или «Царь Федор»! Спектакль шел два вечера, и сидели мы на нем, как зачарованные. По три дня стояли в очереди за билетами. А какие актеры: Качалов, Москвин, Леонидов, Книппер! А режиссеры: Станиславский, Немирович! Их весь мир знает!

Виктор вздыхал. Он часто говорил с Леной о Москве, о Большом театре, о Художественном… Но Москва казалась им далекой, мечта попасть туда — несбыточной. Лев замечал тень, набегавшую на лицо Виктора, и принимался рассказывать что-нибудь смешное, ядовитое. Петр Игнатьевич и его племянник смеялись до упаду.

Но иногда Лев становился молчаливым, курил, слушал Петра Игнатьевича, порой прерывал его каким-нибудь замечанием, и рассказ Петра Игнатьевича приобретал как бы иное освещение.

Петр Игнатьевич снова с недоумением рассматривал этого парня, лобастого, бледного, редковолосого — словно он начал плешиветь с первого дня своей жизни.

— Ну и фрукт, — говорил Петр Игнатьевич после ухода Льва.

Петр Игнатьевич полюбил Льва: с ним можно было, как с равным, поспорить и услышать от него много интересного. В запасе у Льва имелось неограниченное количество смешных и похабных, трагических и нелепых рассказов.

Лев быстро подружился с Андреем и Джонни. Он оказался парнем на все руки. Для Андрея он выдумал новую конструкцию зажигалки. Джонни он поразил смелостью в разговорах со взрослыми, своим всезнайством и свободным обращением с девушками.

Скоро Джонни уже не чаял души в «Левке». Виктор даже ревновал Льва к Андрею и Джонни; общество Кагардэ стало для него необходимостью. Он делился со Львом всеми тайнами и однажды прочитал стихи, посвященные Жене. На другой день Лев, увидев стихи на столе Виктора, ухмыльнулся и спрятал бумажки в карман.

Лене не понравились глаза и усмешка Льва. Впрочем, она никому не говорила о своих впечатлениях, подумав, что внешность обманчива.

Женя не раз просила Виктора познакомить ее со Львом, но тот под разными предлогами все оттягивал это знакомство. Однако сам же Виктор и ускорил развязку. Как-то, месяцев пять спустя после приезда Льва в Верхнереченск, Виктор сказал ему:

— Почему бы тебе не поступить в школу? Все-таки пригодится!

— Это идея. Чертовски скучно!

Утром Лев сходил в школу, переговорил с Саганским, тот назначил ему испытания. Лев в течение недели сдал их и поступил в последнюю группу, в которой учились Виктор и его друзья.

В тот же день Лев познакомился с Женей.

— Витя так много о вас говорил, что я просто сгорал от нетерпения познакомиться с вами, — сказал Лев, внимательно разглядывая Женю.

Взгляды их встретились. Женя вспыхнула и подумала, что Виктор имел все основания не показывать ей своего товарища.

Ребятам на самом деле жилось скучно. Мастерская Андрея влачила жалкое существование, заказов почти не было, люди перестали нуждаться в зажигалках, — на рынке появились спички.

Школа Андрею надоела. Надоели ему и исполкомовские дела. Комсомольцы чинили всякие неприятности. Виктор после одной атаки комсомольцев принужден был уйти из культурно-просветительной комиссии. Хотя место Виктора заняла Лена, но это была явная сдача позиций, и Андрей совсем забросил исполкомовскую работу.

Лена увлекалась естествознанием, пропадала с Колей Зориным в лесу и с Виктором встречалась редко. По-видимому, она догадывалась, что Виктор переживает внутреннюю борьбу между чувствами к ней и к Жене.

Никола Опанас, зная обо всем этом, решил предложить ребятам новое занятие. Однажды он зашел к Андрею. Васса недолюбливала его и впустила в квартиру неохотно. Андрей читал, сидя на диване в «детской комнате». Комната была большая, но темная, стены прокоптели, во многих местах зияли дыры — памятники былых увлечений ребят стрельбой.

У окна стоял стол. На нем валялись полусломанные тиски, обрезки труб, бесчисленное количество пустых патронов, бутылки из-под кислот, книги, тюки приключенческих журналов, старые куклы с выбитыми глазами и оторванными конечностями.

Ребята не разрешали Вассе притрагиваться ни к чему к комнате. Собственно, это даже была не жилая комната, а своего рода лаборатория, где дети работали, читали и занимались.

— Что читаешь? — спросил Опанас, влезая с ногами на диван. Диван был удобный, большой, на нем помещалось десять человек.

— Партизанские повести. Какой-то новый писатель — Всеволод Иванов.

— Интересно?

— Очень. Я, по совести говоря, новых писателей не люблю, а вот этого читаю с удовольствием. Тут у него смешной такой герой есть — Кубдя. Выдумать же — Кубдя!

— Ну, как дела? Что в школе?

Андрей вдруг рассердился, встал, шаркая туфлями, прошел к окну, закурил, взлохматил рыжие кудри.

«Здорово вырос парень, — подумал Опанас, — от скуки куда хочешь пойдет».

Опанас не ошибся. Андрей подумывал бросить школу и куда-нибудь удрать, лишь бы встряхнуться.

— Знаешь, Андрей, гляжу я на вас всех, и зло меня разбирает! Ходите вы как потерянные. Честное слово.

— А что делать! Проклятая дыра. Друг другу надоели. Уехать некуда. Ну, что делать, когда мы кончим школу? Куда деваться? Кем быть?

— Да, трудно, — сказал, разглядывая грязные ногти, Опанас. — Трудно даже тем, кто университет кончает. Работы нет. Чем дальше, тем хуже. Особенно, скажу тебе, трудно будет интеллигентной молодежи. Вопрос стоит так: либо оставаться недоучкой, либо совершенствоваться особым способом. Только ведь это полумера.

Андрей стряхнул пепел в осколок снаряда и перебил Опанаса.

— Ты говори напрямик! — сказал он. — Чего ты крутишь вокруг да около?

— Ах так? Хорошо. С тобой я могу говорить, как со взрослым. Я знаю, ты поймешь меня. Мне кажется, Андрей, у вас, — я говорю о тебе и о подобных тебе, — пути карьере закрыты. С комсомолом вам не поладить. А вне его — путей нет. То есть пока-то они еще есть, остались еще разные щелочки. Но скоро и их замажут, поверь уж мне!

— Диктатура! — Андрей скривился.

— Вот именно — диктатура, — засмеялся Никола. Хорошо. Значит, есть два выхода: гнить в этой дыре письмоводителем или проситься в комсомол.

— В комсомол не примут. Мы пытались.