Карлики - Гарольд Пинтер

Глава восемнадцатая

Лен поднялся по каменным ступеням, слушая эхо своих шагов. Он прошел по наружной галерее и остановился у двери. Она была приоткрыта. Он вошел. В квартире стояла тишина. В прихожей было темно. Из кухни пробивался узкий луч света.

– Пит?

Ответа не было. Лен прошел к кухонной двери и заглянул внутрь. Пит сидел в кресле, стоявшем у окна, лицом к двери, он был в рубашке без пиджака. Лен вошел в комнату. Положив руку на полку буфета, он пробарабанил пальцами какую-то дробь.

– Тайный посланник, – сказал Пит, улыбаясь.

– В каком смысле?

– Это другой вопрос, – сказал Пит. – Вообще-то я говорил о яхтах.

Он медленно положил руки на подлокотники.

– Они четкие, как свисток. Они уравновешенны и пропорциональны. Они логичны. Это единицы логики. Только на них и стоит смотреть в этом мире. Логика. Логика в водосточной трубе. Логика в зеленом листе.

Его бил озноб. Он вцепился в подлокотники кресла.

– Вирджиния намазалась губной помадой и ушла со своей подругой. У нее выходной. Я рад. Ее так легко испугать. А ты, значит, пришел? Переступил порог, наступил на коврик, вошел в эту комнату. Мне сейчас не до игры словами. Моя вера висит на волоске. Она вся перекошена. Что ж, примем как данность тот факт, что ты здесь. Я не буду тебя объявлять недействительным. В конце концов, я знаю, кто ты не. Это звучит вполне убедительно. Нет. Сказать, что я успокоился и у меня в мозгах все в порядке, нельзя. Наоборот, у меня там шарики с роликами так тесно сжаты, что проворачиваются с огромным трудом. Череп раскалывается. Но эту музыку я уважаю. Определенно. Ты можешь сказать, что если человек чувствует неизбежное приближение наваливающегося слабоумия, то надо найти в себе внутренние душевные силы, чтобы бороться с этой напастью. Скорее всего ты будешь прав. Но не сегодня. Я с трудом дошел от канала до дома. Мой разум чуть не сорвался с поводка. Он действовал сам, не спрашивал у меня разрешения. Его воля оказалась сильнее моей. Я больше ни за что не отвечаю. Интересно, это окончательно или что-то от былого еще осталось? Никаких навязчивых идей, только тяжелые потери. Мне это не нравится. Ты можешь пока за меня не молиться. Если ты вдруг повалишься передо мной на колени и станешь молиться, я буду смертельно оскорблен. Не хватало еще молиться обо мне, как о мертвом. Тебя это удивляет. Как ты смеешь воспринимать меня трупом? То-то же. На самом деле я живой, и во мне скрыты огромные возможности. Всю эту внутреннюю силу нужно только разбудить. Для этого нужна сила, которая может пробудить силу силой, ту силу, которая вызвала бы к жизни дьявола и создала бы его по своему образу и подобию. Как прошли твои переговоры? Ты где? Мои проблемы в том, что я представляю слишком большую ценность. Но это уже не твое дело.

Пит подмигнул правым глазом.

– Разговорился я что-то, как на клубной вечеринке. Жую слова, как белое мясо. Я тебя не вижу. С точки зрения хаоса ты несущественен и невещественен. Я – единственная логическая единица, известная тебе. Та самая, которую тебе лучше бы не знать. Но, конечно, я умею держать дистанцию. Дистанция – это такая детская игра. Может, ее придумали специально для меня. Где заканчивается дистанция? Я не могу не видеть фактов и не признавать их существование, тем не менее я вынужден признать, что преднамеренное искажение факта дистанции может быть очень привлекательным. Любить легче всего в детском саду. Тогда и саму жизнь можно было измерить портновским сантиметром. Но если даже и так, что с того? Миру плевать на все эти несоответствия. Эта мера может быть ложной или просто неуместной. Гордыня – это и есть неуместность, обостренная до гротеска. Относиться к ней с почтением – это самоубийство. Ты хотя бы это знал? Самоубийство по частям. Сначала ты разрезаешь себе веки. Берешь щипцы и выдираешь ногти с пальцев ног. Дальше остальное. Такой ход событий перестает быть событийным. Он становится методом, а в дальнейшем превращается в рутинную последовательность действий. Процедура оказывается на редкость простой, особенно когда процесс самоубийства уже запущен. Ты все еще здесь? Это потому, что самоубийство само по себе неуместно. Своей неконструктивностью оно может вогнать в слезы даже ночной горшок. Я в этом деле не участвую и не собираюсь. Я имею в виду как сами ночные горшки, так и эти процедуры. Я составляю их священное писание. Потом выкладываю скрижали перед ними. У меня есть намерение отречься от всех. Это случится, когда мое чувство расстояния подведет меня. Если я узнаю, что я был неправ, то отрекусь от всего и от всех. Никто, кроме меня, не сможет этого сделать. Когда я докажу, что расстояние податливо и вязко, мне придется сложить оружие. Докажи, что они существуют, и сдайся на милость победителя. Потому что я – аксиома, и мне не удастся ни бежать, ни уйти от возмездия. В акте доказательства самое главное – само доказательство. Газовая камера, не стану отрицать, штука достойная и утилитарная. Я выглядываю в окно и вижу в саду ходячее богохульство. Богохульство – страшное дело. У тебя на глазах перерезают горло ребенку прямо над трупом обнаженной женщины. Кровь течет у нее по спине, кровь стекает в ложбинку между ягодицами. У меня на глазах мир погружается в кощунство. Мне самому придется залезать в гроб, когда придет мое время. Ничего, скоро я положу каменную плиту на могилу этого мира. Запах мертвечины добавляет ощущения болезни к моему нынешнему болезненному состоянию. Все это нужно перевернуть и обратить к Богу, а уж он пускай несет свою ношу куда ему нужно. Всему придет время. Свое время. Мне тоже, само собой, следует вручить свою судьбу в руки Бога. Ни в коем случае нельзя говорить, что Бог нелогичен или неразумен. Вот ты стоишь передо мной, и я вижу тебя так же ясно, как чизкейк. Мир – это тщеславие. Мир дерзок и груб. Я не хочу больше принадлежать ему. Моя желчь – это моя желчь, которую вложили в мои уста. И своим червям я сам дарую жизнь. Так было нужно. Моя душа стара, в этом мире я отец-основатель. Моя добродетель заключается в поклонении моим утробным червям. Я заставил их уйти в пустыню моей воли, туда, где нет ни души. Я нашел их гнездо и действовал так, как подсказывали мне обстоятельства. Я одержал победу, и теперь они – мои вассалы. Они существуют, потому что существую я, их благодетель. Когда я умру, умрут и они. Но с тех пор, как я нашел это место, я могу действовать, опираясь на веру. Я могу позволить себе быть гибким. Я воюю сразу на всех фронтах. Я нашел свой путь, свою широкую дорогу, в этом нет сомнений. Я должен придерживаться этого курса, сколько бы грязи и гноя ни встретилось на пути. Аминь, пусть все праведники покоятся с миром. Я не сверну. Мой непосредственный начальник неодобрительно нахмурится. Пусть будет так. Такое поведение, конечно, не даровано мне по праву рождения. Но иначе я не буду самим собой. Сейчас я тебя вижу, но видишь ли ты меня, мою существующую в реальности голову? Один кивок мог благословить многих невинных праведников. Но хотя я ее чувствую, ощущаю на плечах, я не уверен, что ты ее видишь. Я же пробиваю дыру в своем черепе каждым произнесенным словом. Каждый слог – это адские судороги в животе. Я нахожусь в этой комнате, но в то же время я прикасаюсь к другому, большему помещению. Нелепо и смешно осознавать, что ты слишком велик для собственных мыслей. Но все это остается в границах, которые мне подвластны, и я презираю это, и с этим будет покончено – раньше, чем будет обретено полное равновесие. Вот тогда я изложу тебе свои условия, и мы будем взвешивать «за» и «против» на моих весах. Я сам себе спаситель. Весь мир об этом знает. Что с того? Все замечательно. Лучше не бывает. Я кроток, как ягненок. А ты смотришь на меня, будто перед тобой привидение. Лен отошел от буфета и подсел к столу.

– Что тебе нужно? – сказал Пит.

– Ничего.

Пит подался вперед и приподнялся в кресле, словно собираясь встать.

– Что тебе нужно? – сказал Лен, насторожившись.

– Я хочу стакан воды.

– Я сейчас принесу, – сказал Лен, подходя к раковине.

– Спасибо, – сказал Пит.

Он проследил взглядом, как Лен открыл кран, затем взял стакан и выпил.

– Спасибо.

Лен поставил стакан на сушилку для посуды и сел. Пит облизнул губы.

– Вот скажи честно, – спросил он, – зачем ты пришел?

– Да вот решил заглянуть на огонек. Пит закрыл глаза.

– Сколько времени?

– Около трех.

– Там моя куртка висит, – сказал Пит. – В кармане должны быть сигареты. Передай мне, ладно?

Лен порылся в кармане, вытащил сигарету и передал ему.

– На, держи спички, – сказал он, доставая коробок из своего кармана.

– Я не знал, что ты куришь.

– Я и не курю.

– А у меня все равно больше курить нечего. Пит зажег сигарету и положил спичку в пепельницу догорать.

– Я болен, – сказал он. -Да.

Лен убрал спички в карман.

– Знаешь, чего мне не хватает?

– Чего?

– А сам как думаешь?