Молчаливая слушательница - Лин Йоварт

и никто из этих людей не вызывал в нем гнев. Одна Гвен. Она, и только она. Гвен поджала губы, сделала сосательное движение, смачивая слюной ноющий язык. Она не соответствовала званию жены. Нисколечко. Все потому, что никогда не жила в доме с мужем и женой, не видела нормальной семьи.

Джордж, конечно, работал тяжело, тут сомневаться не приходилось. И был ревностным христианином. За последние пару недель он вступил в два местных комитета и в музыкальную группу в качестве гитариста. Услышав от этом, Гвен удивленно приподняла брови, а Джордж похлопал ее по руке и сказал:

– Мы должны стать частью общины, дорогая. Внести вклад.

Тогда Гвен поделилась своим желанием посещать группу вязания крючком, о которой говорила одна женщина в церкви. Рука Джорджа перестала похлопывать ее руку. Он ненадолго задумался, затем поджал губы и медленно покачал головой.

– Ты действительно хочешь тратить свое бесценное время на вязание? – Последнее слово прозвучало презрительно. – Ты же едва успеваешь делать все по дому!

Разумеется, Джордж был прав, но Гвен так скучала по женскому обществу, по подругам… Даже по двоюродной бабке.

Выглянув в окно, она увидела мужа: тот чинил забор. Со смесью облегчения и удовольствия вспомнила – несмотря на сегодняшний инцидент с завтраком, она теперь редко сердит мужа во время еды, потому что знает его предпочтения. Картофель жареный или в виде пюре… горох с морковкой, никаких других овощей… любое мясо, но не ливер… овощной суп, только не томатный… лимонный пирог с меренгой, бланманже или тушеные фрукты, никаких других десертов.

Когда Гвен с Джорджем только поселились на ферме, они постоянно обсуждали за едой изгороди и пастбища, коров и пруд, расходы на электричество, погоду и возмутительные счета от ветеринара. Гвен нравилось столь глубокое погружение в новые фермерские обязанности, однако когда она предложила для экономии времени установить ворота между бычьим выгоном и пастбищем у пруда, Джордж возразил – не хватит денег. В ответ же на просьбу перенести вечернюю дойку и чаепитие на более раннее время, чтобы сходить в кино, муж ответил – коров доят в пять часов не просто так, пора бы ей это усвоить; к тому же в семье нет денег на глупости вроде кино.

Он был, конечно, прав. Что Гвен понимала в фермерстве? Да и в любом другом деле, если уж на то пошло… Кроме цветочного, наверное. Неудивительно, что Джордж на нее сердился, ведь она постоянно его разочаровывала. Гвен следовало изменить некоторые свои привычки, выучить желания Джорджа и позаботиться об их исполнении. С едой ведь получилось… Тогда все наладится.

Вытирая стол, Гвен подняла взгляд на небольшой настенный гобелен. Через три недели после заселения на ферму Джордж сказал, что на стену в кухне нужно что-нибудь повесить. Гвен представила себе картину с красными розами или желтыми маргаритками. Однако Джордж подразумевал другое.

В ближайший понедельник муж велел ей купить у Арнольда меньше мяса на неделю, а взамен взять небольшой квадратный лоскут синего бархата и моток белых вышивальных ниток. Следующие дни Гвен вышивала выбранные Джорджем строки, пока варился картофель. Раньше, в цветочном магазине Стэна, ее пальцы чудесно ладили друг с другом, поэтому их нынешние ссоры за вышивкой очень раздражали. Каждый вечер, когда подходило время сливать картофель, она вздыхала над корявыми буквами. На шестой день ее обуяло желание выкинуть вышивку в помойку и начать заново, но это стало бы ужасной тратой денег.

Джордж, казалось, не заметил, какой кривой вышла работа, или не придал этому значения. Он пропустил сквозь верхний шов тонкую деревяшку с проволокой и повесил уродство на гвоздь, который вбил в стену над столом. Теперь каждый раз, когда Гвен ела или резала овощи, перед ней маячил злополучный гобелен, и не смотреть на него было невозможно. Не в этом ли состояла задумка Джорджа?

Глава 23

Джой и Рут

Декабрь 1960 года

На следующий день Джой исполнилось двенадцать. Она полежала в кровати несколько минут, наслаждаясь приятным покалыванием в теле. На год старше!

– С днем рождения, Джой, – сказала Рут; ее родимое пятно сморщилось от широкой улыбки.

В кухне на столе лежал сверток в коричневой бумаге.

– С днем рождения, Джой. Открывай подарок, – произнесла мама, поцеловала дочку в лоб и коротко обняла. Добавила: – Я всегда буду помнить день, когда ты родилась. – И смахнула слезу.

Мама говорила так каждый год, и Джой не понимала, чем вызвана слеза – радостью или печалью. Или тем и другим?

Марк поддразнил:

– Двенадцать? Малышка!

Джой безмятежно улыбнулась. Завтраки она любила больше всего, потому что отец в это время был в хлеву вместе с Колином; они доили коров и убирали навоз.

Джой перевернула сверток, развязала бечевку. Марк выпалил:

– Свитер!

Джой достала толстый свитер того же горчичного оттенка, что холодильник и страх Марка. Она, правда, мечтала о новом церковном платье, в котором могла бы поразить Фелисити, но все равно обрадовалась подарку – ей не покупали свитеров уже два года, а отец предрекал очередной холодный и влажный сезон. Лило неделями, земля превращалась в сплошную грязь. До наступления декабря все жаловались на приближение лета[13], которое принесет засуху и лесные пожары, однако дожди не прекращались, и теперь все жаловались на сырость, которая не дает заготавливать сено. А если не заготовить сена, то зимой коровам нечего будет есть… значит, они дадут меньше молока… и значит, будет меньше денег, хотя цены на все остальное поднимутся быстрее, чем вода в дождемере[14].

Отец винил правительство. Эти льстивые законники ни дня не трудились по-настоящему. Не пробовали загонять коров в грязи по колено, зарабатывать на жизнь собственными руками и мускулами, бороться с погодой каждый божий день.

Джой знала, что ее семья никогда не сможет позволить себе обложки для новых учебников.

Она положила подарок в третий ящик своего комода, поверх старого зеленого свитера, полученного два года назад, и приступила к домашним обязанностям.

Больше всего Джой ненавидела мусорное ведро, которое приходилось опустошать в рифленый железный бак на ближнем пастбище. В бак попадало все, что туда вмещалось: пустые консервные банки и бутылки, головы угрей, ветошь; мертвые крысы и мыши, наевшиеся рассыпанной отцом отравы; негодные батарейки; разбитые тарелки, которые уже не склеить; старая проволока, дырявые ведра, газеты и прочие сломанные, старые и бесполезные вещи. Каждый раз, когда что-нибудь выкидывали в бак, следом летела свернутая в тонкую трубочку и подожженная газета. Потому, несмотря на бесконечные дожди, в баке всегда тлел огонь, из него поднимался дым. И тошнотворная вонь.

Джой взобралась наверх вдоль стены бака по деревянной лесенке. Перил не было, поэтому одной ладонью она опиралась на волны рифленого железа, а другой сжимала ручку мусорного ведра. На последней ступеньке подняла его над собой, наклонила над краем бака и постучала, вытряхивая мусор. Она всегда очень боялась не удержать ведро, упустить в бак – или сломать, постучав слишком сильно. Бак, между прочим, стоял на трещине в земле, а трещина вела прямо в Ад, что объясняло неугасающий огонь и отвратительный запах.

Днем Джой поехала с мамой в город. Мама делала закупки по понедельникам – в день самых низких цен и выхода газеты.

Остановились у газетного киоска, и Джой побежала внутрь. Вернувшись в фургон, протянула газету маме. Та, уже с красной ручкой