Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

и из других источников после приезда в Европу, а ведь он, как высокопоставленный государственный чиновник, был и раньше более-менее в курсе происходившего. Джексон вновь заверил Никитченко и Трайнина, что прежде всего стремится найти вернейший способ подвести под трибунал как можно больше нацистских военных преступников[226].

Советских делегатов явно впечатлили заверения Джексона. Через несколько дней Никитченко, Трайнин, британцы и французы в предварительном порядке приняли американскую поправку: трибунал официально известит о намерении осудить эти организации, и их члены смогут свидетельствовать в их защиту в той форме, какую судьи сочтут справедливой[227]. Советскую сторону удовлетворило объяснение, что это только формальность для успокоения американцев и что ни один бывший эсэсовец или гестаповец не осмелится выступить, рискуя оказаться под арестом.

На следующей неделе все старались достичь компромисса по другим вопросам. Американцы и британцы согласились приложить к обвинительному заключению важнейшие доказательства и представить их трибуналу до заслушивания дела. Французы и советские представители со своей стороны согласились, чтобы эти доказательства заслушивались в ходе открытого процесса и обвинение могло тогда же добавлять новые. Но Джексон и Никитченко по-прежнему расходились в мнениях о том, как помешать подсудимым выдвинуть на суде встречные обвинения против союзных держав. Никитченко настаивал, что этого лучше всего добиться прямым запретом нацистской пропаганды. Джексон призывал к более тонкому подходу. Он предвидел, что защита попытается обвинить правительства союзников в таких действиях, которые вынудили Германию «воевать оборонительно». По его мнению, этого можно избежать, включив в статью 6 дефиницию «агрессивной войны». Джексон следовал советам Отдела по военным преступлениям ВЮС, который предупреждал, что защита попытается оспорить причины войны[228]. Максуэлл-Файф поддержал предложение Джексона. Никитченко и Гро считали, что включать эту дефиницию нет необходимости.

Спор о том, нужно ли давать дефиницию «агрессивной войне», выявил глубокие разногласия. На совещании 19 июля Никитченко и Гро заявили, что действия Германии уже охарактеризованы как «агрессивные» в документах союзников и потому трибуналу не нужно вновь вдаваться в этот вопрос. Джексон возразил, что обвинение должно прямо сейчас определить этот термин, чтобы избежать любых споров о его значении во время самого процесса. Никитченко отмел возражения Джексона: он был уверен, что обвинение сможет парировать любые аргументы защиты и что судьи наверняка будут держать ход процесса под контролем. Кроме того, – как он повторял вновь и вновь, – преступность нацистских вождей уже установлена; трибунал соберется лишь для того, чтобы определить «меру вины» каждого из подсудимых[229]. Он все еще представлял себе будущий суд по образцу советских показательных процессов.

Максуэлл-Файф, как и Джексон, ожидал, что бывшие нацистские вожди будут отчаянно защищаться – ведь они, как известно, еще во время войны занимались оправданием своих действий. Он напомнил остальным о заявлениях Риббентропа, что Германия «не ведет агрессивной политики». Затем он сослался на прогноз британской разведки: подсудимые заявят, что Германия напала на Норвегию для предупреждения агрессии британцев. Он предупредил: «Полагаю, что мы создадим себе проблемы, если не определим понятие агрессии». Джексон согласился с мнением, что подсудимые не преминут обвинить Британию, Францию и СССР в проведении такой внешней политики, которая «заставила их (немцев. – Примеч. ред.) воевать». Он заметил, что, судя по документам, захваченным союзниками в немецком МИД, такая позиция там сложилась давно и непонятно, что смогут ответить на такую линию защиты судьи (выбранные четырьмя державами-обвинителями, по одному от каждой). Гро подвел итог: либо дать дефиницию «агрессии» в статье 6, либо предоставить это судьям. Он предпочитал второй вариант, доказывая, что важно не создавать у мировой публики впечатления, будто «защите заранее заткнули рот»[230].

Этот ключевой вопрос все еще не был решен к пятнице 20 июля, когда советские делегаты пригласили своих западных коллег на обед в отеле «Савой». Планировалось, что на следующий день Никитченко, Джексон, Фалько и Максуэлл-Файф со своими помощниками вылетят в Нюрнберг, чтобы оценить этот выбранный Джексоном город с точки зрения удобств для проведения будущего трибунала. Но за обедом Никитченко объявил («с явной неловкостью», как писали американцы), что он с Трайниным не смогут полететь. Джексон предложил перенести поездку, но Никитченко отказался от подобного предложения. Американцы сделали вывод, что Никитченко выполняет приказ Москвы. Они не ошиблись[231]. Советские руководители понимали, что этот визит привяжет всех к Нюрнбергу, если условия будут найдены приемлемыми.

Ил. 8. Роберт Джексон (четвертый справа), Дэвид Максуэлл-Файф (третий справа) и другие по дороге в Нюрнберг для инспекции города как потенциального места проведения Международного военного трибунала. Июль 1945 года. Источник: Офис Главного советника США. Фотограф: Чарльз Александр. Предоставлено Библиотекой и музеем Гарри С. Трумэна

Ил. 9. Нюрнберг в руинах. Июль 1945 года. Источник: Офис Главного советника США. Фотограф: Чарльз Александр. Предоставлено Библиотекой и музеем Гарри С. Трумэна. Фотография – дар Роберта Джексона

Джексон и другие отправились в Нюрнберг 21 июля без советских представителей. Состояние города произвело сильное впечатление на Максуэлл-Файфа, который впервые после войны посещал Германию. «Старый город внутри крепостных стен был грудой руин», – писал он впоследствии, вспоминая горы щебня вперемешку с разлагающимися трупами[232]. Все согласились, что по практическим и символическим соображениям нюрнбергский Дворец юстиции будет «лучшим местом для трибунала», как писал Джексон[233]. В тот же день Советская военная администрация в Германии направила в Москву секретный рапорт об ухудшении положения в Берлине, отметив рост преступлений против местного населения, совершаемых мужчинами «в форме Красной армии»[234]. Автор рапорта выражался намеренно туманно. На самом деле красноармейцы бесчинствовали в городе после его капитуляции и продолжали грабить и насиловать, невзирая на половинчатые меры советских оккупационных властей по водворению порядка[235]. Советская сторона продолжала настаивать на том, чтобы трибунал заседал в Берлине, но перспектива реально выступить в роли принимающей стороны выглядела все тревожнее.

Когда делегаты вновь собрались в Лондоне, они продолжили спорить о терминологии, используемой в статье 6. Никитченко показал советскую редакцию от 23 июля, согласно которой преступлениями считались нарушения законов и обычаев войны, зверства против мирных жителей, а также планирование и развязывание агрессивной войны конкретно в интересах европейских держав Оси. Никитченко вновь повторил, что он против дефиниции «агрессии», и отметил, что она не приведена даже в Уставе новосозданной Организации Объединенных Наций. «Очевидно, когда говорят об агрессии, все понимают, о чем идет речь, – сказал он, – но, когда пытаются дать ей определение, возникают проблемы, с которыми до сегодняшнего дня никому не удалось справиться»[236].

Джексон не